Урбанистический манифест Константа Ньивенхёйса и его актуальность сегодня
Введение
Констант Антон Ньивенхёйс (1920–2005) — нидерландский художник, архитектор и теоретик искусства, один из ключевых участников художественного движения Situationist International. В конце 1950-х годов, на фоне послевоенной реконструкции Европы, ускоренной индустриализации и формирования общества потребления, Констант разрабатывает проект-манифест «Новый Вавилон» (New Babylon). Это не просто архитектурная концепция, а утопическая модель будущего города, предназначенного для «homo ludens» — свободного, творческого человека, освобождённого от принудительного труда.
Манифест Константа радикален: он отвергает функционализм модернистской архитектуры и предлагает город как пространство непрерывной игры, трансформации и коллективного творчества. Лично мне этот манифест представляется одновременно вдохновляющим и проблематичным: он точно улавливает кризис рационалистического города, но опирается на чрезмерно оптимистичное представление о социальной природе человека.
Политическое измерение унитарного урбанизма Константа
Проект унитарного урбанизма Константа нельзя рассматривать исключительно как художественную или архитектурную утопию. В своей основе он представляет собой радикально политическое высказывание, направленное против социального неравенства, классовой сегрегации и пространственного разделения, характерных для капиталистического города XX века. Концепция Нью-Вавилона мыслится как пространственное воплощение общества равенства, в котором уничтожены иерархии, привязка к собственности и элитное распределение пространства.
Современный город организован через систему исключений: престижные районы и гетто, деловые центры и периферии, приватные и публичные зоны. Пространство напрямую отражает социальный статус и экономическую власть. Констант выступает против этой логики, предлагая город, лишённый фиксированных адресов, частной собственности и территориальной привилегии. В Нью Вавилоне нет «лучших» и «хуже» районов — вся среда потенциально доступна каждому.
Политический радикализм Константа проявляется и в отказе от экономики труда как основы социальной структуры. Он исходит из предположения, что автоматизация освободит человека от необходимости работать ради выживания. Это означает конец города как машины для воспроизводства рабочей силы. В унитарном обществе больше не существует деления на классы по профессиональному признаку: все жители — кочевники, участники игры, создатели среды.
Важным аспектом является и отказ от контроля как градостроительного принципа. Нью-Вавилон не предусматривает механизмов надзора, зонирования или регулирования поведения. Отсутствие границ между районами и функциями разрушает саму возможность пространственного доминирования. Это город без центра власти, без административного ядра и без символической вертикали — анти-столица, где власть растворена в коллективной практике.
Таким образом, унитарный урбанизм Константа можно рассматривать как форму пространственного коммунизма, где равенство не декларируется, а материализуется в структуре города. Архитектура здесь не обслуживает политическую систему, а сама становится политическим актом — попыткой представить общество, в котором свобода, мобильность и коллективное творчество вытесняют собственность, иерархию и контроль.
Унитарный урбанизм Константа — один из самых радикальных и одновременно самых поэтичных проектов переосмысления города XX века. Он возникает в момент, когда модернистский функционализм уже показал свои пределы: рациональные города оказались неспособны создать полноценную, насыщенную человеческую жизнь. В этом смысле я во многом согласен с исходной интонацией Константа — его протестом против скуки, стандартизации и социального неравенства, встроенного в городскую ткань.
Проект Нью-Вавилона, который Констант разрабатывает с конца 1950-х годов, представляет собой город без фиксированных функций, адресов и границ, город как непрерывную, изменяемую среду для игры и творчества
Мне близка его идея о том, что пространство не должно диктовать поведение, а наоборот — провоцировать новые формы жизни. Современные города действительно слишком часто навязывают сценарии: где работать, где отдыхать, где жить, и даже как именно это делать. В этом смысле тезис Константа «наша жизнь — игра» звучит не как метафора, а как политическое требование вернуть человеку право на спонтанность. Особенно убедительной кажется его критика искусства как автономной сферы. Констант отказывается от идеи отдельного произведения и утверждает, что подлинное творчество возможно только тогда, когда оно растворяется в жизни. Я согласна с этим тезисом в том, что современное искусство действительно часто оказывается изолированным, институционализированным и доступным лишь ограниченному кругу. Городские ситуации, временные структуры, событийные пространства сегодня нередко оказываются более живыми и значимыми, чем музейные объекты
Однако здесь же возникает и первое принципиальное сомнение. Отказ от индивидуального произведения искусства и от роли автора кажется мне чрезмерным. Коллективное воображение важно, но оно не отменяет индивидуальной ответственности, авторства и различия голосов. Полное растворение субъекта в коллективе, предлагаемое Константом, может привести не к свободе, а к новой форме обезличивания.
Ещё более проблематичной представляется вера Константа в автоматизацию как условие освобождения. Он предполагает, что техника избавит человека от труда и откроет пространство для игры. С позиций XXI века этот тезис выглядит наивным. Автоматизация действительно изменила труд, но не уничтожила его, а во многих случаях усилила контроль, неравенство и зависимость от алгоритмов
Здесь я скорее не согласна с Константом: он недооценивает способность технологий воспроизводить власть.
Тем не менее, его политический жест остаётся чрезвычайно сильным. Нью Вавилон — это город без элитных районов, без центра и периферии, без символической вертикали
Идея пространственного равенства кажется мне одной из самых ценных в его наследии. Даже если она утопична, она позволяет критически взглянуть на со временный город, где социальное неравенство буквально зашито в планировку. Важным для меня является и его понимание изменчивости как ценности. Констант отвергает идею вечной формы и утверждает, что красота возникает в переходном, временном, нестабильном. С этим трудно не согласиться: именно временные городские ситуации — фестивали, маркеты, спонтанные собрания — часто создают ощущение подлинной городской жизни
В итоге унитарный урбанизм я воспринимаю не как проект, который нужно реализовать буквально, а как критический инструмент. Я согласна с Константом в его стремлении разрушить функциональные и социальные границы, вернуть городу игру и коллективное воображение. Но я не разделяю его оптимизма в отношении техники и полного отказа от индивидуального субъекта. Его ценность — не в готовых решениях, а в способности поставить под вопрос саму логику современного города.
Constant. The Path to Unitary Urbanism. 1960.
Debord, G. The Society of the Spectacle. 1967.
Sadler, S. The Situationist City. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1998. 246 p.
Wigley, M. Constant’s New Babylon: The Hyper-Architecture of Desire // Witte de With Center for Contemporary Art. 1998. P. 10–23.
Автоматизация производства в России тогда и сейчас (краткий обзор) // Яндекс Дзен. — URL: https://dzen.ru/a/Zr7s3Xy6aTwskxU5 (дата обращения: 19.12.2024).
Gastronomy Open Ecosystem // BIG | Bjarke Ingels Group. — URL: https://big.dk/projects/gastronomy-open-ecosystem-4679 (дата обращения: 19.12.2024).
Radical movements in architecture // PPT-Online. — URL: https://en.ppt-online.org/276759 (дата обращения: 19.12.2024).
Дубай — мировая столица luxury: инструкция по применению // Robb Report. — 2023. — 23 авг. — URL: https://robb.report/impression/70113-dubay-mirovaya-stolica-luxury-instrukciya-po-primeneniyu/ (дата обращения: 19.12.2024).
