Нигредо. Чёрная пена
Меньше пылинки, больше Вселенной
Понимание того, что Бог превосходит всякое существование и не может быть описан через привычные нам категории бытия или небытия, является общим местом для апофатического богословия раннехристианских отцов.
Вот, например, прп. Иоанн Дамаскин:
Он не есть что-либо из числа вещей существующих, не потому, чтобы вовсе не существовал, но потому что превыше всего существующего, превыше даже самого Бытия. Ибо если познание имеет предметом своим вещи существующие, то уже то, что выше познания, конечно, выше и бытия, и снова: то, что превышает Бытие, то выше и познания.
Или свщмч. Дионисий Ареопагит:
Она не что-то из не-сущего и не что-то из сущего; ни сущее не знает Её такой, какова Она есть, ни Она не знает сущего таким, каково оно есть; Ей не свойственны ни слово, ни имя, ни знание; Она не тьма и не свет, не заблуждение и не истина; к Ней совершенно не применимы ни утверждение, ни отрицание; и когда мы прилагаем к Ней или отнимаем от Нее что-то из того, что за Ее пределами, мы и не прилагаем, и не отнимаем, поскольку выше всякого утверждения совершенная и единая Причина всего, и выше всякого отрицания превосходство Ее, как совершенно для всего запредельной.
Из всех метафор, объясняющих неприменимость к Богу категорий бытия, мы долгое время находили лучшей такую: вселенная и вся яже в ней, — это танец пылинок, наблюдаемый в луче света. Сам этот свет мы можем называть Богом.
Пылинки видимы глазу лишь в той степени, в какой они попадают под луч. Но и сам луч виден лишь потому, что освещает попавшие в него пылинки. Так и объекты существуют лишь постольку, поскольку Бог их непрерывно «осуществляет» («оказывает существование», как оказывают знаки внимания или помощь; в английском есть довольно точный глагол to render).
Сам же Бог не существует в том смысле, в каком существуют отдельные объекты. Он — Сверхсущее, превосходящее категорию существования и одновременно проявляющееся в мире посредством энергий, непрерывно «осуществляющих» все объекты.
Эта богословская интуиция о превосходстве Бога над категориями бытия/небытия находит продолжение у Хайдеггера. Хайдеггер проводит различие между «сущим» (das Seiende) и «Бытием» (Sein). «Сущее» — это конкретные, актуализированные, чувственно воспринимаемые и используемые нами объекты. «Бытие» (Sein) — это условие проявленности сущего: то, благодаря чему вообще возможно, чтобы что-то было и открывалось для восприятия.
Если воспользоваться грубоватой (и в конечном счете неточной) аналогией из объектно-ориентированного программирования, то Бытие можно представить как класс, позволяющий существовать множеству конкретных экземпляров (сущих).
При этом важно помнить, что в философском контексте Бытие не сводится лишь к статическому описанию. Бытие — это глубинная онтологическая предпосылка существования сущего вообще: Бытие это не «класс» с набором заранее заданных полей и методов, а динамический «фабричный механизм» или «событийный цикл» (Ereignis), который в каждый момент порождает и раскрывает новые экземпляры сущего. «Бытие» у Хайдеггера не растворяется в описательных конструкторских шаблонах — это именно темпорально-генерирующее условие возможности любого проявления сущего вообще. Не «вечный шаблон», а исторически изменчивое событие, проявляющееся в разных эпохах по-разному (например, в современности — как «техника», превращающая всё в ресурс).
Наши «светлячки-пылинки» в луче света — это сущие объекты; когда мы фокусируемся на них, мы игнорируем «сам луч света» — Бытие, делающее их видимыми. Хайдеггер называет это «забвением Бытия» (Seinsvergessenheit).
В классической аристотелевской онтологии есть термин «энтелехия» (греч. ἐντελέχια — «полный, совершенный»; от ἐντελής + ἔχω «иметь»). Он относится к внутренней цели, которой объект стремится достичь в процессе становления: переходу от потенции к актуализации. Для пылинки энтелехией становится момент освещения лучом света — активного «призыва» к её полному осуществлению.
Четыре четырки
Сейчас мы изложим объектно-ориентированную онтологию Грэма Хармана так, чтобы она смогла концептуально обрамить эту книгу.
Максимально коротко: объект в ООО — это автономная, единая, «изъятая» сущность, которая, хотя всегда больше любых своих проявлений и отношений, именно через чувственные маски вступает в бесконечные каскады взаимодействий.
Теперь более полно.
Под «объектом» (object, thing) понимается любая единица бытия: чашка, лазерный луч, таблица Менделеева, сон, Вселенная, Бог (тут спорно; даже сам Харман с этим до конца не определился; к этому вопросу мы скоро вернёмся), империя, любовная тоска, текст или алгоритм. Нет иерархии «более» и «менее» реальных сущих — они все существуют «в равной степени, но по-разному».
У классиков (например, у Аристотеля) субстанция мыслилась как подлежащее, к которому «пристают» различные качества (акциденции). Она не тождественна сумме своих свойств, а служит их носителем и основанием. Харман делает этот разрыв абсолютным: объект всегда ускользает от всех своих проявлений: качества «пристают» к объекту, но не истощают его.
У объекта два аспекта! Real object (RO, реальный объект) — то, что никогда не дано полностью, будучи «изъятым» (withdrawn) из всякого доступа; и sensual object (SO, чувственный объект) — феноменальная «маска» объекта в конкретном опыте (то, что нам дано, что мы, или летучие мыши, или микроскопы воспринимаем).
Скрестив Хайдеггера с феноменологией, Харман предлагает 4‑частную схему (real object / sensual object × real qualities / sensual qualities), изображая объект как четворякий узел контактов и напряжений.
В противовес процессуальному и реляционистскому мышлению (Уайтхед, Делёз, Латур), Харман утверждает: объекты первичны, отношения — вторичны. Отношения случаются между уже-сущими и никогда не исчерпывают их: луч света никогда не может полностью показать нам все аспекты пылинки; малейшее движение воздуха может вновь привести к её «исчезновению», и Бог знает, чем она там занимается в тени.
Объекты никогда не контактируют напрямую, а взаимодействуют «викарно» — через неких «посредников», «медиаторов» или «переводчиков» («викариев»). Они делают принципиально возможным само взаимодействие; например, в отношениях между светом и пылинкой такими викариями становятся фотоны, движение атомов и молекул воздуха и так далее. Такой перевод и трансформации — очень сложный и неисчислимый процесс.
При этом важно подчеркнуть, что сами медиаторы — фотоны света, атомы воздуха, графические знаки, слова, звуки — не сводятся к простой посреднической функции. Они сами являются полноценными и независимыми объектами, обладающими автономной онтологией и прячущимися в собственной изъятости.
Что там с нашей пылью?
Поскольку каждая встреча порождает новый чувственный объект, мир — это бесконечный «фонтан» (или «каскад») вновь возникающих сущих: пыль, пыль в луче света, пыль в углу комнаты, пыль, заметённая под коврик, изображение пыли на иллюстрации в этой книге, ваше воспоминание о ней и т. д.
Реальный объект (RO) — это сама пыль в своей глубокой, скрытой природе. Независимо от того, освещена она или нет, пыль существует за пределами нашего восприятия (например, в виде пушистых комочков в углу комнаты или будучи заметённой под коврик нашей концептуализации) и никогда полностью не раскрывает себя.
Реальные качества (RQ) — это внутренние, неосознаваемые свойства пыли, часть её «внутреннего мира». Например, атомная структура или электростатический заряд.
Чувственный объект (SO) — это визуальное проявление пылинки, когда она попадает в луч света. Это та пылинка, которую мы видим в образе таинственного светлячка, когда свет падает на неё, — но этот образ не исчерпывает всю природу пыли.
Наконец, чувственные качества (SQ) — это отраженный свет, блеск, цвет, траектория полёта и другие визуальные характеристики пылинки, когда она освещена, — то есть всё, что мы воспринимаем.
Надо, между тем, понимать, что для Хармана, строго говоря, RO, RQ, SO и SQ — это не просто разные аспекты одного и того же объекта, а принципиально разные онтологические регистры.
Можно ли привести пример не-объекта?
У Хармана понятие object радикально растянуто; это всё, что обладает: — единством — оно выступает как одно, даже если сложено из множества; — автономией — его нельзя исчерпать ни описанием, ни использованием; — способностью вступать в каузальные сцепки.
То, что нельзя наделить этими тремя свойствами, объектом не является. Например:
Чистое качество («краснота вообще», «горечь») — нет тела‑носителя, лишь абстрактная вспышка в отношениях. Для Хармана это sensual qualities: они встречаются только внутри других объектов (на экране нашего восприятия). Например, он противопоставляет «молоток» (объект) и «желтоватость его ручки» (не‑объект).
Отношение само по себе («быть‑выше‑чем», «любить») — нет автономного ядра, есть только «мост» между объектами. Отношения — это то, как объекты сопрягаются; нельзя положить «быть‑выше‑чем» на стол. В лекциях 2016 г. Харман приводил пример «отношения отца и сына»: само отцовство не стучит по столу, а потому является не-объектом.
Абсолютное целое («Весь мир как один ком»). Содержа «всё» внутри себя, оно не имеет «внешнего», а значит не может вступить в отношение. По этому поводу часто приводят цитату Хармана: «Мира не существует как объекта… Мир-как-целое не может действовать; у него нет внешнего».
Случайный несвязный набор (тысяча разрозненных пылинок, пока мы их не схватили как «горстку пыли»). Нет единства, значит нет поверхности контакта. Но как только мы скажем «горстка пыли», возникнет новый объект‑агрегат. Ключевой тест для определения объекта: «Объект есть то, что может выстоять (stand forth) как единица, быть скрытым и вовлекаться в косвенные взаимодействия».
В чистом (философском) варианте объектно-ориентированная онтология нейтральна к богословским допущениям и не требует привлечения идеи сверхсущего Бога или иного метафизического начала. Тем не менее, никто не запретит нам использовать язык мистического богословия для интерпретации скрытой реальности объектов (ведь структура изъятости у Хармана неплохо резонирует с апофатической традицией: в обоих случаях речь идет о фундаментальной недоступности реального) — если мы ясно понимаем, что это не канон ООО, а именно наша надстройка, которая пригодится позже.
Гиперспекуляция
Но пыль нам надоела. И мы обещали читателю галлюциноз.
Представим себе, что мы сидим в чёрной-чёрной комнате за чёрным-чёрным столом, на котором рассыпаны чёрные-чёрные орехи. Однако внутри у каждого — чувственно воспринимаемая мякоть; орех реализует (впрочем, никогда не полностью) свою «ореховость», лишь будучи расколотым. Работа Бога — колоть для нас эти орехи, используя в качестве инструмента сияющий луч энтелехии.
Видит ли Бог сквозь эту скорлупу до того, как её расколет? В традиционных теологических системах Бог рассматривается как всеведущий и всевидящий, что означает, что Его понимание объектов не ограничено ничем. Если Бог — это тот невидимый Щелкунчик, который «колет орехи», то Он безусловно понимает их полностью, и Ему известно содержимое чёрной скорлупы даже до её раскалывания.
Однако Харман в «Четверояком объекте» пишет: «Всеведущая сущность должна была бы не только знать все вещи, но и быть всеми вещами». Полное познание объекта возможно только путём его полной идентичности с познающим субъектом. Иначе говоря, чтобы полностью знать объект, субъект должен буквально стать этим объектом.
В логике Хармана Бог, если допустить Его существование, автоматически становится объектом среди объектов: Он будет обладать собственными реальными качествами и собственной изъятостью. При этом «полное самопознание» не гарантировано даже Богу — это предполагало бы полную прозрачность для Самого Себя — потому что для Хармана никакой объект не сводится к набору свойств и не подлежит полному схватыванию (включая саморефлексию). Это, конечно, противоречит ортодоксальной христианской догматике, согласно которой Бог обладает ничем не ограниченным, полным и абсолютным познанием и самопознанием: Он есть единственное про́стое Существо, в Котором и для Которого нет никакой сокрытости — ни в Себе, ни во всём творении без остатка.
Как обойти это противоречие, не жертвуя ни ортодоксией, ни философской чёткостью?
Например, можно сказать, что Бог не является объектом в харманианском смысле: Он — сверхобъектная, сверхонтологическая реальность, которая не подпадает под категорию «объекта» и «реального» в смысле Хармана. В таком случае ООО просто не применима к Богу.
Другой возможный способ — «энергетический» (в духе Григория Паламы): Бог в сущности недоступен, но Его энергии доступны миру и в них Он проявляется. В таком случае изъятость относится к сущности Бога, но Его энергии доступны и познаваемы без изъятий.
Наконец, радикально спекулятивный (гиперспекулятивный, мета-метафизический) подход: принять, что Бог обладает сокрытыми аспектами и для Самого Себя, то есть Его всеведение — «слабое» (в том смысле, в котором называют «слабой» постмодернистскую теологию Капуто и Альтицера), либо Он ещё-не-знает Себя (в том смысле, в котором Мейясу говорит о ещё-не-существующем божественном — у него Бог представлен как потенциальное будущее существо, которое пребывает в своём собственном нигредо: ещё не существует, но может появиться в результате грядущего события).
Таким образом, Его всеведение оказывается процессом — динамическим становлением. «Слабое всеведение» в такой модели было бы эквивалентно существующей в горизонте возможностей и надежд «слабой силе» Капуто (и Деррида) — Бог открывает горизонты и знает возможности, но не их реализацию, делегируя её твари.
Разумеется, наше сопряжение ООО с апофатическим богословием требует не механического наложения одной системы на другую, а чего-то вроде суперпозиции, где оба регистра пребывают в состоянии продуктивной неопределённости. Когда мы говорим о Боге-Щелкунчике, осуществляющем объекты, речь не о вертикальной иерархии, а о парадоксальной имманентности: Бог как объект всегда одновременно «в Себе» (withdrawn, изъят), то есть трансцендентен любым отношениям, но и всегда проявляется в других объектах (через паламитские «энергии», чувственные качества), то есть имманентен этим отношениям. Он всегда и внутри, и вне, всегда и дан, и недан — подобно тому, как поверхность бутылки Клейна одновременно внутри и снаружи. Делёз называет этот парадокс «онтической складкой», и эти складки хорошо видны на поверхности чёрной скорлупы нашего гиперспекулятивного ореха.
В нашей парадигме божественное осуществление — имманентная объектам граница (Брайант), делающая возможной их непричастную автономию (Харман). Бог здесь — не демиург, но сама тёмная материя объектности (Богост), апофатическая чёрная скорлупа, которая одновременно учреждает и запрещает доступ к объекту.
Такой Бог не противоречит безосновности объектов, а, напротив, Он есть само условие их автономии — не как внешняя причина, а как имманентная самим объектам потенция к изъятию (скажем так: Он научил объекты прятаться — Своим примером). Тиллих формулировал это так: «Бог есть само бытие, а не сущее. Бог — основание бытия, глубина бытия».
Трое ребят от четвёртого прят
Сейчас будет сложновато, потому что мы займёмся теологией. Для углубления понимания и поддержания высокого градуса наших метафизических дерзновений будет полезно обратиться к христианскому богословию Троицы в формулировках каппадокийца-тринитария святителя Григория Нисского, который пишет:
Итак, если кто-либо спросит, что такое Отец, мы скажем, что это Бог. Если же спросит, кто Он, мы скажем: Отец. Так и Сын — Бог по природе, но ипостасно — Сын. И Дух Святой — Бог, но ипостасно — Дух Святой.
У Григория ипостась (ὑπόστασις) означает «особый способ бытия» (τρόπος τῆς ὑπάρξεως) Божественной сущности (οὐσία). Здесь важно различие между сущностью как тем, что является общим для Троицы-в-целом, и ипостасью как тем, что индивидуализирует каждое Лицо. В первом приближении ипостась в тринитарном догмате — это «кто» в Боге, хотя это, скорее, интерпретация позднейших богословов, чем буквальное выражение Григория Нисского (и каппадокийцев в целом; поздняя персоналистская интерпретация Булгакова и Лосского тоже перенесла акцент с «как» на «кто», что мы используем как удобное эвристическое сокращение). У Григория же:
Ипостась указывает не на «кто», а на «как»: Отец — нерожденно, Сын — рожденно, Дух — исходяще.
Кроме того, используется не совсем точный русский калькированный синоним — «Лицо», пришедший к нам, по-видимому, через латинское persona (через Тертуллиана и Августина). В греческой патристике термин πρόσωπον (prosopon) изначально означал «маска», но в тринитарном догмате постепенно стал использоваться как синоним ипостаси. Однако у Григория Нисского термин «ипостась» более точен и предпочтителен.
Григорий Нисский тоже иногда использует πρόσωπον, но подчёркивает, что речь идёт не о роли или маске, а об уникальном существовании:
Ибо не три Бога исповедуем, но одну сущность, отличающуюся в ипостасях, или, как говорят некоторые, в лицах (πρόσωπα).
Огрубляя, можно сказать, что «Лицо» — это тот же «кто» в Боге, как Он нам явлен феноменологически (то есть «в энергиях», согласно другому святителю Григорию — Паламе, писавшему через тысячу лет после Нисского, у которого это не было эксплицировано).
Как эта структура может соотноситься со структурой четвероякого объекта у Хармана?
Уложим одну модель в другую аналогически, так как, разумеется, точный перевод каждой из них в другую невозможен (по причинам, не зависящим ни от Хармана, ни от свт. Григория).
Различение, вероятно, следует провести по двум линиям: «общее—единственное» и «реальное—явленное». Таким образом, мы получим следующие аналогии:
Общее (онтологическое) — οὐσία — единая Божественная сущность. У Хармана это реальный объект (RO) — радикально скрытая сердцевина вещи, недоступная прямому контакту. Троическая οὐσία тоже никогда не дана «как таковая»: мы знаем Бога не по сущности. Оба уровня задают не‑явимое основание.
Единственное (онтическое) — ὑπόστασις — неповторимый способ Бытия, или, точнее, присутствия сущности («кто»). У Хармана реальные качества (RQ) сопутствуют RO, не раскрывая его полностью. Ипостаси Троицы «живут» в этой же зоне: они реальны, необратимы, но сами остаются превышающими любой доступ. Отец — рождающий, Сын — рождённый — это не то, что мы созерцаем, а то, что обусловливает возможность явления.
Явленный образ — πρόσωπον — теофании в истории Откровения: чувственный объект (SO), то, как объект схватывается в отношении, его устойчивый образ. Теофании, иконе, пророческому слову соответствует «Лицо» как явленный «кто»: Моисей слышит «Я есмь», апостолы видят Христа. В молитвенный диалог, например, мы вступаем именно с SO‑слоем.
Наконец, явленные свойства — паламитские ἐνέργειαι — Божественные энергии, всегда текучие «чувственные качества» (SQ): свет Фавора, приснодвижные логосы творения, личные дары благодати. Они «испаряются», но делают Лицо ощутимым.
Что даёт нам такое сопоставление? Во-первых, оно снимает искушение модализма: если путать уровни, можно свести ипостаси к феноменальным маскам (SO) — ошибка Савеллия. Харман напоминает: SO не исчерпывает RO/RQ (посредничает, но не истощает); так и Лица не сводятся к историческим проявлениям. Во-вторых, лишний раз подчёркивает невозможность прямого доступа к сущности (хотя в OOO это онтологическое правило, а в апофатике — догматическое). В-третьих, разрешает говорить об энергиях без утраты трансценденции: SQ реальны в опыте, но не «расшатывают» скрытость RO. Так и нетварный свет реален, не растворяя οὐσία в явлении.
Разумеется, у этой аналогии есть границы, как и у любой другой. У Хармана ровно четыре узла; у Троицы — динамика «1 οὐσία + 3 ὑπόστασις». В OOO все объекты симметричны; в Троице различие ипостасей не иерархично, но уникально персонально. Сущность и ипостась удерживаются любовным отношением (перихорезисом, взаимопроникновением), тогда как RO/RQ связаны логикой «подпольного соседства».
Сводить одно к другому не следует, но читать через такую матрицу полезно: она показывает, что православная триадология уже содержит «многоуровневую объектность», а хармановская четверица на богословском фоне перестаёт казаться чисто спекулятивной.
Можно возразить, что само введение тринитарных категорий — «общей сущности» и «ипостасей» — делает ООО губительную инъекцию того самого платонического универсализма, от которого эта онтология стремится избавиться. Для Хармана у реального объекта нет и не может быть «общей природы», а любое словесное «три ипостаси, одна усия» выглядит буквалистским описанием, претендующим исчерпать тайну, превратив Бога в плоскую формулу.
Но кажется, наша аналогия всё ещё работает, если понять её так: мы признаём, что οὐσία в данном сопоставлении — не универсалия, а «скрытая сердцевина», тогда как каждая ипостась — это целостный, самостоятельный реальный объект, полностью обладающий божественностью, но обладающий ею своим неповторимым способом (нерождённостью, рождённостью, исхождением). Единство Лиц здесь удерживается не общим «материалом», а динамической, ускользающей от схватывания перихоретической связкой — викарной, как и вообще любые медиации между объектами у Хармана. Традиционная формула остаётся лишь чувственным фасадом, не отменяющим изъятость каждого Лица: Бог‑Троица остаётся множеством взаимно сокрытых объектов, а не табличкой «1 οὐσία + 3 ὑπόστασις», похожей на экспликацию к знаменитой инсталляции Джозефа Кошута «Один и три стула».
Что ж, на этом мы оборвём тяжёлую теологию (чтобы вернуться к ней в самом конце книги). И лишний раз напомним: в этой книге и богословие, и философия (в том числе онтология) — скорее поэзия, чем математика.
Орех наизнанку
Вернёмся к нашему чёрному гиперспекулятивному ореху — модели объекта, вывернутой наизнанку. Как правило, говоря о скрытых и проявленных аспектах вещей, используют этот образ вложенности — но при этом невидимое внутреннее всегда вложено в видимое внешнее. Мы же инвертируем эту метафору: чёрная скорлупа, снаружи покрывающая орех, — это и есть скрытая, принципиально непостижимая реальность объекта, то, что Харман называет «изъятым реальным». Орех запечатан в своём собственном пока-ещё-отсутствии. Когда Харман говорит, что каждый объект заключен в свою «собственную маленькую коробку», он, вероятно, имеет в виду интуитивный образ чего-то тёмного, запертого в светлый ящик. Но эта коробка черна, а её содержимое сияет.
В принципе, вопрос лишь в том, как мы рисуем модель: физически привычно считать, что подсветка снаружи освещает скорлупу, а внутри — тёмное ядро. Но обратная метафора — «чёрная скорлупа и сияющее ядро» — может послужить для пояснения, что мы так и не «видим» реального бытия ореха, а чувственно контактируем только с частичным выражением его качеств — но лишь после того, как он будет расколот.
Можно сказать, что чувственное — процессуально (возникает исключительно в процессе взаимодействия объектов), а реальное — субстанциально (стабильно, скрыто, неизменно в своей сущности). То есть когда мы раскалываем черную скорлупу реального, она на самом деле — внутри пространства, которое Харман называет «метафизическим вакуумом», а мы будем называть нигредо-миром — и остается непроницаемой и неповрежденной, сколько бы раз мы ни «кололи» орех объекта, извлекая из него чувственные проявления.
Харман везде подчёркивает, что любые спекуляции о скрытой реальности объектов могут быть только метафизикой: любые попытки залезть внутрь объекта и описать его «из него самого» обречены на карикатурность. Мы же делаем довольно наглый шаг, на который он не решается: заручившись богословско-мистическими основаниями, дерзаем описывать нигредо-мир изнутри, через само небытие, которое по сути и является для нас реальным состоянием объектов.
Наша модель — это попытка добавить в OOO-суп чёрного перцу «теологии творения из небытия (creatio ex nihilo)». Эта позиция действительно гиперспекулятивна, поскольку мы не просто пытаемся концептуализировать сокрытое, а ныряем в эту кипящую тьму сами. Каким на вкус окажется наше чёрное ореховое харчо, мы узнаем в конце книги.
Пузыри-глаза поплыли по коже
Итак, наша модель выворачивает наизнанку стандартное представление о том, что «внешнее» является видимым, а «внутреннее» — скрыто. Найти прямые аналогии этой концепции в западной философии сложно, поэтому обратимся к космофизике.
Чёрные дыры представляют собой области пространства, из которых ничто не может выйти: ни материя, ни свет, ни информация. Их абсолютная чернота — это «тьма внешняя», скрывающая то, что может быть открыто абиссонавту при пересечении горизонта событий.
Если рассмотреть чёрную дыру как объект, стремящийся захватить и удержать всё, что приближается к ней, то пересечение горизонта событий становится моментом, когда этот захват делается абсолютным и окончательным. Можно утверждать, что пересечение горизонта событий являет собой энтелехию для черной дыры, так как оно символизирует её конечное и завершённое состояние как поглотителя материи и удержателя информации, который не проронит ни словечка даже под пытками.
Черная дыра в физике резонирует с богословским концептом ада — оба представляют собой области радикальной изъятости, откуда нет возврата. Однако в христианском нарративе о Великой Субботе есть данные о том, что после Крестной смерти Христос сходит во ад, где погружается в абсолютную темноту и аннигилирует её Своим светом.
Так же как ад, чёрная дыра всё поглощает и ничего не выпускает. За горизонтом событий всё потеряно. Когда Бог вторгается в эту темноту, Он разрушает её, подобно тому, как свет засвечивает фотоплёнку, и тогда проявляются — становятся сущими — зримые образы.
А если вспомнить наш образ лучевого пистолета в Божественной руке (с помощью которого в начале нашего текста Он охотился на пылинки, а затем колол орехи), то мы тотчас увидим чёрную дыру как некий «пузырь небытия», который Бог прокалывает сияющей иглой, выпуская наружу чувственно воспринимаемое бытие.
Важно развести два ракурса. Тьма внешняя — это сама чёрная скорлупа или плёнка: изъятое присутствие реального объекта, которое к нам обращено лишь плотной непрозрачностью. Под этой коркой скрыто Ничто — сверхплотный, ещё-не-явленный «зародыш» феноменального света. Пока орех/пузырь цел, это Ничто свёрнуто, как слепая искра; при проколе оно выстреливает феноменальным протуберанцем. Таким образом, Ничто (внутренняя потенция) и тьма (внешний фасад) — не разные субстанции, а две фазы одного онтологического узла: первая — скрытый ресурс, вторая — видимая маска его сокрытия. После вспышки вакуум снова затягивается, возвращая объект к прежней изъятости.
Оглядевшись, мы увидим целые гроздья этих «чёрных пузырей небытия» — своего рода чёрную пену, наполняющую Вселенную.
Читатель должен понимать, что это очень торжественный момент, потому что чёрная пена — центральная метафора нашей книги: космическая структура, где каждый пузырь есть запечатанный чёрным сургучом ничтойности контейнер бытия, ожидающий божественного прокола.
Где же мы в этой пене? Человек (наблюдатель — например, так называемый картезианский субъект) — один из пузырей. Как и другие объекты, человек имеет свое внутреннее бытие, которое становится доступным, когда Бог «прокалывает» его.
Можно было бы рассматривать человека как существо, обладающее особой способностью к осмыслению и осознанию, чтобы он был понят как интерфейс между пузырями, — но реляции между объектами-пузырями объективны и вообще говоря не коррелируют с субъектом. Субъект не превосходит и не отличается по своему онтологическому статусу от других пузырей. Он лишь обладает определенными характеристиками, которые позволяют ему взаимодействовать с другими пузырями специфическим образом — чувствовать их, реагировать, плакать.
Структура пены такова, что каждый маленький пузырёк встроен в стенку какого-то другого, большего пузыря. А значит мир фрактален, и это укажет нам на потенциально бесконечную сложность и глубину реальности. Эту мысль легко развить в направлении панпсихизма (идеи о том, что сознание или дух присутствуют во всем) или голографической вселенной (представления о том, что каждая часть вселенной содержит информацию обо всей остальной вселенной), но от этого мы сейчас воздержимся. Важно другое: фрактальная структура пены означает, что наш нигредо-метод должен работать на всех масштабах — от макрокосмического до микроскопического. Нигредо-бытие, нигредо-философствование, нигредо-проектирование и так далее.
Заметим ещё только, что метафора чёрной пены может быть представлена как попытка радикализации слотердайковской сферологии, перенесённая из социально-антропологического в онтологический план. Если для Слотердайка пена — это метафора социальной фрагментации, то наша чёрная пена — онтологическая структура, где фрагментация есть условие существования как такового.
Комната 302
Один из ключевых культурных феноменов для нас — это видеоигра 2004 года в жанре survival horror, которая не столько иллюстрирует какие-то философские идеи, сколько их порождает — Silent Hill, причём не самая успешная игра серии, Silent Hill 4: The Room. Впрочем, её, как и все остальные, мы так и не прошли до конца; наверное, потому, что нас в тот момент не интересовали ни азарт, ни сюжет, ни выживание, ни дофамин, ни кортизол, ни адреналин — ничего из того, что обычно ассоциируется с игровым интересом. Нам даже не было страшно. Нас вполне удовлетворила экспозиция и её онтологические импликации: протагонист (то есть вжившийся в его фигуру игрок) — заперт в некоей странной полости (этой самой «Комнате 302»), в одном из пузырей, из которых состоит пена реальности. И вроде бы именно мы являемся начинкой этого странного ореха, который, вероятно, ищут расколоть какие-то демонические обитатели «тьмы внешней» — однако эта реальность легко инвертируется, и снаружи, в холодном безграничном вакууме, оказываемся именно мы, маленький картезианский субъектик (лишённый, как полагается, протяжённости, потому что мы жёстко зафиксированы в своей окованной цепями келии — одновременно и в убежище, и в западне). Остальной же мир существует лишь постольку, поскольку он оказывается фундаментально недоступен внутри этой вывернутой наизнанку утробы — мир ещё не родился и никогда не родится: он навсегда «онтологически изъят», сказал бы Харман. Короче говоря, в 2004 году за первые полчаса игрового времени игра Silent Hill 4: The Room полностью сформировала нашу персональную клаустрофобическую космологию, которая остаётся с нами по сю пору, так как ничто её пока не опровергло.
Полный бак Ничего
Мир как холодная чёрная пена, состоящая из бесчисленных пузырей небытия, — ландшафт непроницаемый и таинственный. Но Бог вносит динамику в этот статичный пейзаж. Его «световая игла», животворящая инъекция Бытия, пробивает насквозь чёрную поверхность каждого пузыря, впрыскивая свет в небытие, как врач вводит лекарство в вену пациента, выпуская из него «чувственное бытие» наружу.
Каждый пузырь небытия содержит онтологический потенциал, но, пока он не проколот, потенция не переходит в актуализацию. Ничто здесь активно поддерживает себя в состоянии отсутствия бытия.
Вероятно, на это расходуется некий «ресурс ничтойности», не подлежащий исчислению. Что может быть таким ресурсом? У Хайдеггера Ничто не есть просто отсутствие сущего; оно — динамическая сила, раскрывающая сущее «в целом» и удерживающая эту раскрытость. В ужасе или подлинной тревоге Dasein «бросается» в Ничто и тем самым обнаруживает бытие сущего; но «цена» знакомства с Бытием — постоянная работа самого Ничто по само-сокрытию и само-проявлению. Эта работа не сводится к количеству энергии: это чистый модус, событие-движение, которое не исчерпывается никакими ресурсами, потому что само является условием всякого ресурса.
Православная апофатика и западные «слабые теологии» (Капуто, Ваттимо) говорят о кенозисе — добровольном «обнищании» Бога. Божественность как бы «опустошает» себя, чтобы дать место творению. Расходуется не вещество и даже не энергия, а полнота, добровольно переведённая в пустоту — сила, способная делать возможным другое именно тем, что она уходит. Здесь ресурс — бесконечен, потому что черпается из самого акта самопустошения.
У Хармана в ООО, чтобы оставаться недоступным, объект «платит» тем, что бесконечно производит чувственные профили-феномены. Расходуется не внутренняя субстанция, а разница между реальным и чувственным; она конвертируется в непрерывный поток феноменов, которые скрывают, а одновременно рекламируют ядро. У Ничто такая же экономика: оно никогда не истощается, потому что «платит» нам лишь масками.
Если перевести тезис на язык физики, ближе всего окажется представление об энтропийном градиенте. Чтобы поддерживать пузырь пустоты, нужно откачивать флуктуации: не энергия вводится, а информация удаляется. Вакуум в квантовой теории полон «незанятых» состояний; их подавление и есть постоянный расход ничтойности.
Короче говоря, «ресурс ничтойности» — это неотмена-пустоты, само-отрицание, которое каждую секунду воспроизводит себя, чтобы мир вообще мог случаться. Он не поддаётся учёту, потому что любая попытка его измерить уже превращает долю Ничто в некое «нечто» — а значит, разрушает источник.
Итак, ресурсом здесь служит не вещество и не количественная энергия, а динамическая форма отсутствия: событие раскрытия-сокрытия (Хайдеггер), акт кенозиса (апофатика), дифференциал изъятия (ООО) или энтропийный градиент (физика). Любые исчисления им манкируют, потому что, едва мы кладём его на счёт, он перестаёт быть Ничто и становится чем-то иным.
Наш лечащий Врач согреет солнечный шприц
Но может ли чёрный пузырь небытия лопнуть сам, без прокола, по причине внутренней нестабильности или напряжения? Само наличие внутренней нестабильности в пузыре небытия — уже примета гетерогенности этого субстрата, сгущения и истончения ничто-плёнки. С чего же начинаются эти «помехи»? Позволим себе метафору: в современной физике существует понятие квантовых флуктуаций в вакууме — случайных, непредсказуемых изменений в вакууме (который, согласно классической ньютоновской интуиции, должен был бы оставаться пустым), вызывающих появление виртуальных частиц ex nihilo на очень короткий срок.
В контексте квантовой механики вакуум — это не абсолютное ничто. Он имеет свойства — в частности, уровень основного состояния энергии, который не равен нулю. Эта энергия, известная как энергия нулевых колебаний (или вакуумная энергия), относится к минимальной (и неразрешимой) энергии, которую имеет квантово-механический гармонический осциллятор. Другими словами, это наименьший уровень энергии, который может быть у системы.
Что же тогда означает в нашей модели чёрная мыльная плёнка? Это, во-первых, среда взаимодействия, где объекты контактируют друг с другом, даже если их внутренние характеристики остаются скрытыми и недоступными для прямого восприятия. Во-вторых, это онтологическое основание, первичная структура реальности, субстрат, допускающий разные агрегатные состояния: Небытие, призванность к Бытию, актуальное существование (бытие-в-мире) и, возможно, какие-то другие. Так или иначе, чёрное мыло — это, возможно, и есть та самая тёмная материя, о которой судачат физики, а тёмная энергия — это энергия поверхностного натяжения, необходимая для увеличения площади поверхности чёрного пузыря небытия, из-за которого он в конце концов лопается (напомним, чтобы никто не цеплялся к словам: квантовую механику мы иронично используем как метафорическое поле).
Можно сказать, что каждая квантовая флуктуация — это кончик огненной иглы Бога, моментальный прокол в пустоте, мимолётный проблеск какой-то остро отточенной, необъяснимой и непостижимой мощи. Сколько ангелов поместится на этом острие? Один — потому что само это острие и есть ангел, — и все — потому что к ангелам, скорее всего, не применима оппозиция «единичное/множественное». Ангел — существо виртуальное, становящееся актуальным лишь в определённых сборках, контекстах и обстоятельствах.
Онтологическое харакири
Является ли Сам Deus Absconditus (Бог сокрытый, Ис. 45:15) таким же чёрным пузырём небытия? Ведь «Бога не видел никто никогда» (Ин 1:18). Да, это укрепит идею Его трансцендентности и непостижимости. Выше было показано, что Бог сокрытый — наиболее таинственный и непроницаемый из пузырей небытия. Он объемлет всю видимую реальность и становится первопричиной вскрытия всех прочих пузырей. Бог становится одновременно и внутренней, и внешней силой — Он источник всякого Бытия, но Сам по Себе остается за его пределами.
Наша модель, кажется, резонирует с каббалистической фигурой клипот (קליפות), «скорлупы», «шелухи», содержащей пленённые искры Божественного света). Клипот возникают вследствие космической катастрофы швират ха-келим (שבירת הכלים), «разбиения сосудов», первоначального онтологического кризиса, когда творение не выдержало ноуменальной интенсивности божественного присутствия. Однако мы предлагаем радикальную инверсию: сама предвечная тьма есть ноуменальная реальность, которая взрывается, выпуская из себя феноменальное, проявленное, тварное.
Эта радикальная инверсия меняет всю топологию отношений между сокрытым и явленным, так как в нашей модели швират ха-келим происходит в противоположном направлении: не свет заключается в тёмную оболочку, а предвечная тьма разверзается, выпуская из себя феномен.
Цимцум (צמצום) в лурианской каббале — акт кенотического самоограничения Бога, освобождающего пространство для сотворённого мира. Но в инвертированной логике нашей модели Deus Absconditus, сокрытый Бог — не Тот, кто прячет Свой свет, а тот, кто Сам есть Тьма, превышающая всякий свет, та предельная чернота, о которой писал Дионисий Ареопагит как о «светозарной тьме» (λαμπρὸς γνόφος) — не отступает, чтобы дать место миру, а прокалывает Своей Божественной иглой Самое Себя, чтобы явить феноменальный мир. Поэтому, когда «слабая теология» Джона Капуто представляет Бога не как всемогущего гиперсубъекта, но как со-бытие, «зов без Зовущего», то мы должны понимать, что речь идёт о событии прокола стенок пузыря самодостаточного Бытия, которое делает его пористым, проницаемым и диалогичным.
Тогда и Боговоплощение — такое же онтологическое харакири, как и Творение: Бог наносит удар огненной иглою Самому Себе, протыкая мембрану Своего несуществования, и выплёскивается в мир протуберанцем Богочеловека — Иисуса Христа. Это сознательный акт теонтотравмы, самопожертвования Бога ради разрыва катапетасмы между трансцендентной и имманентной реальностями — момент, когда абсолютная, непостижимая реальность Бога вступает в прямое взаимодействие с конкретной, чувственной реальностью тварного Бытия. Этот акт не только реализует Бога в форме человека, но и создаёт канал, по которому человечество может приобщиться к Божественной природе.
И действительно, имя Бога Яхве (палеоиврит. — 𐤉𐤄𐤅𐤄; др.-евр. — יַהְוֶה, YHWH) происходит от древней формы глагола «быть», некоторыми исследователями трактуемой как императив («будь!», «да будет!») — это звук выдоха, с которым Он делает фехтовальный выпад и жалит огненной рапирой — кого? — Себя.
Пенная вечеринка
Если Бог сокрытый — всеобъемлющий чёрный гиперпузырь, а Боговоплощение — Его самопрокол, инъекция Бытия-в-мире Самому Себе, в результате которой рождается танцующий протуберанец Христос, — то Божественные энергии, о которых пишет свт. Григорий Палама, эти явные проявления Божества в мире, через которые люди могут соучаствовать в божественной природе, могут быть поняты как волновые возмущения в структуре чёрной пены, расходящиеся от точки теофанического самопрокола Бога.
Вибрация от прокола одного из чёрных пузырей, круги, расходящиеся от точки проникновения солнечного шприца в чёрный субстрат небытия, могут привести к цепной реакции, в результате которой сдетонируют и лопнут соседние пузыри — может быть, даже все. Прокол одного пузыря никогда не является изолированным событием: он индуцирует изменения в самой структуре чёрной пены.
Когда лопнут все пузыри, и не останется небытия, не реализованного в бытии, и весь мир будет проявлен без остатка — это и будет Последним Судом, когда истина станет явной, а бытие — актуализировавшимся для всех человеков и не-человеков. Это будет означать окончательное проявление и просветление всего сущего в истинной своей форме — без затенений или сокрытий. Или, говоря по-харманиански, произойдет полное и окончательное соединение реальных объектов и чувственных объектов и их качеств. Отпадёт необходимость в медиации между ними.
Так каждый харманианский объект станет монолитом без внутренних различий или скрытых свойств. Все его аспекты будут полностью и непосредственно взаимодействовать с внешним миром. Такой объект будет абсолютно транспарентен и светел.
Каждый чёрный пузырь превратится в белый. Итак, вероятно, мировой эсхатон — это грандиозная пенная вечеринка.
Чёрная пена: аналитическое изложение
До сих пор мы разговаривали в континентальной тональности. На время покинем континент и из озорства перепишем главу о чёрной пене в аналитическом стиле. Попробуем выразить нашу мысль в манере Уилларда Куайна, используя чёткую логическую артикуляцию и минимизируя метафоры. Самореферентный трюк здесь заключается в том, что сама чёрная пена и есть чистая детерриториализация. «Детерриториализируя» дискурс, описывая чёрную пену логически‑плоским слогом, мы видим, как легко любая формальная сетка начинает пузыриться на краях.
Онтологический статус пены
Рассмотрим феномен, обозначаемый термином «чёрная пена» (ЧП), как онтологическую модель. Утверждается, что ЧП обладает следующими характеристиками:
Физическая аналогия
Пена — это совокупность пузырей, ограниченных тонкой плёнкой жидкости, в которой распределены газы. В нашем случае используется метафора «чёрной» пены, предполагающая не только визуальную непрозрачность, но и онтологическую неопределённость.Формальные свойства
ЧП составлена из дискретных суб-единиц (пузырей). Эти суб-единицы частично пересекаются и встроены друг в друга. В структуре отсутствует стабильная иерархия. Поверхность ЧП демонстрирует переменную степень напряжения (внутреннего и внешнего).Гипотеза
ЧП представляет собой онтологическую модель реальности, в которой:— каждый пузырь — потенциальный объект; — отношения между пузырями описываются как зоны флуктуации; — никакой объект не является фундаментальным, каждый встроен в оболочку другого.
Это подразумевает фрактальную онтологию, где отношения и объекты невозможно зафиксировать на одном уровне.
Становление как процесс
Переход от пузыря к пузырю (включая моменты их разрыва) интерпретируется как перманентное становление — термин, обозначающий отсутствие фиксированной субстанции и непрерывность трансформации.
В аналитических терминах это можно выразить так:
— Пусть O_i — объект, определённый как пузырь i. — Пусть t — момент времени. — Если ∀t, O_i (t) не сохраняет свои граничные условия, то O_i не является субстанциальным объектом в аристотелевском смысле. — Следовательно, объект определяется через dO_i/dt (его изменение), а не через O_i как таковой.
Эпистемический статус «чёрного»
Цвет (или качество) «чёрный» в данном контексте указывает не на спектральную характеристику, а на онтоэпистемическую непрозрачность.Определение Чёрный (x) означает ¬∃P: P (x) — нет предиката P, который исчерпывающе описывал бы x в терминах доступных чувственных или логических признаков.
Отсюда: ЧП есть множество элементов x таких, что каждый x удовлетворяет Чёрный (x). Это эквивалентно введению понятия объекта в режиме ускользания (харманианский реальный объект), то есть объекта, обладающего онтологической полнотой, но эпистемической непрозрачностью.
Импликации
ЧП используется как эпистемологическая рамка в контексте проектирования. Если дизайн мыслится как работа с объектами, которые ещё не оформились, то:— Объекты проектирования находятся внутри пены как виртуальные модальности. — Любое проектное действие есть локальная мутация структуры ЧП. — Это приближает дизайн к динамическим теориям сложности, где объекты — эффекты процессов, а не исходные сущности.
Вывод: онтологическая модель ЧП
Таким образом, термин чёрная пена обозначает онтологическую модель реальности, в которой объекты: — не имеют фиксированных границ; — структурированы фрактально; — изменчивы и взаимозависимы,а также эпистемологическую модель знания, в которой: — каждый объект частично непознаваем; — знание является производной функцией становления, а не отражения.
