Поженить ежа с ужом: о генеалогии союза науки и техники
Этот краткий экскурс в генеалогию соединения науки и техники является частью серии из шести лонгридов об особенностях, проблемах и возможностях репрезентации науки и техники в музее.
1 Чистая наука, холодная война и STEM: из истории западных музеев науки.
2 Чьим взглядом мы видим в музее: музеи-храмы и невидимые авторы.
3 Техника в музее. От привычных вещей к странным гетерогенным сетям.
4 Поженить ежа с ужом: к генеалогии союза науки и техники.
5 Трехмерные учебники: почему музеи науки не так много говорят о самой науке?
6 Как пересобрать музей науки и техники? К новой кунсткамере.
Казалось бы, наука и техника всегда шли рука об руку. Трудно представить себе создание техники без использования научного знания и науку без технического прогресса как ее двигателя. Однако этот союз возник вовсе не так уж давно, и устроен гораздо сложнее, чем мы привыкли думать. Это не просто формальная сложность: она проливает свет на устройство техники по ту сторону ее расхожей репрезентации.
Речь пойдет о том, что современная наука возникла в XVII–XVIII веках как гибрид двух прежде несовместимых интеллектуальных проектов: созерцательной натуральной философии и сугубо инструментальной инженерной деятельности. Благодаря этой кентаврической природе она оказалась способна вступить в выгодный союз с техникой, подкрепленный нарративом взаимного обоснования.
Показателен распространенный сегодня тип образности, часто по умолчанию используемый в публичной репрезентации науки и техники.
В этой образности научное познание и технические инновации следуют непосредственно друг из друга. Это достигается игнорированием устройства как самих этих областей, так и областей, находящихся между ними, а также вынесением за скобки реальности, в которой существуют и наука, и техника. Техника/технология — по определению нечто высокое, абстрактное, практически бестелесное и прозрачное, не «загрязненное» и не отягощенное эмпирическими реалиями эксплуатации с их конкретикой и неоднозначностью. Наука также сводится к чистой науки — своим результатам, (по)знанию как таковому.
Подобные образы «дежурны», ими переполнены стоки.
Рабочие объекты современной науки становятся рабочими и принадлежащими природе благодаря техническим устройствам. Их убедительность черпается в успешно работающей технике.
Познающий разум непосредственно «излучает» техническое как свой продукт: никаких опосредующих областей нет.
Технология как таковая — область квази-идеального: это рафинированное и прозрачное пространство идей, подвижно меняющихся в ответ на запросы. Техническое устройство — материализация этих идей.
О круге взаимообоснования
Считается, что научные знания кладутся в основу технических разработок и одновременно используются, чтобы объяснить успешность работы техники. Например, созданное нами лекарство работает, потому что основано на знании биохимии человеческого тела.
В свою очередь, взлетающие самолеты, работающие лекарства и ускоряющиеся коммуникации доказывают истинность научных знаний. Практическая эффективность последних, таким образом, должна служить основанием веры в соответствующие теории.
Такой круг взаимообоснования науки и техники вполне очевиден и убедителен для западного человека, является частью официальной идеологии науки (ее публичного самоописания) и здравого смысла, но он не столь необходим и монолитен, как кажется.
Man discerns the laws of nature, industry applies them to the needs of man. Ротонда Музея науки и промышленности, Чикаго
Как показывает историк науки Питер Деар, она является продуктом трансформации натуральной философии, которая связала утверждения о мире с инструментальными техниками его эксплуатации.
«В европейских науках о природе XVII–XVIII веков развивались два взаимодополняющих, но аналитически различных предприятия, или „дискурса“.
Эта двучастная мыслительная конструкция при всей ее самоочевидности относительно нова: она уходит корнями во времена научной революции Нового времени.
Первым из них была «натуральная философия», созерцательная и направленная на постижение природного мира.
Вторым был инструментальный подход, ориентированный на производство практических результатов, будь то обращение с движущимися грузами или же улучшение сельского хозяйства.
По сути, в этот период произошло учреждение нового предприятия, которое переформулировало старую «натуральную философию» в новых терминах инструментальности: взаимодействие с миром, которое в XIX веке произведет современную науку, стало, таким образом, порождением дискурсивного гибрида этих двух аналитически не связанных устремлений» [Деар 2020, 41].
Эта двойная конструкция, соединившая в себе то, что прежде веками строго разделялось — теорию и практическую пользу, — сделала легитимность науки почти неоспоримой:
наука инструментальна, так как в качестве натуральной философии обладает истинами, а истины истинны, потому что успешно инструментализируемы.
«„Наука“ может быть представлена как одно или как другое, но не как-то и другое одновременно: решение говорить о науке в терминах одного представления с необходимостью подчиняет ее другому, взаимодополнительному представлению.
Эти два логически различных способа представлять, чтó есть «наука», поддерживают и порождают друг друга, образуя, таким образом, некоторую автономную систему. Но если тщательно изучать их параллельно друг с другом, то общая картина полностью теряет смысл.
Эта странная ситуация, прямыми наследниками которой мы являемся, в точности передает базовую идеологию современной науки — систематическое искаженное представление того, что в действительности делают наука и ученые» [Деар 2020, 52].
Таким образом, этот союз, данный нам в публичной — например, музейной — репрезентации науки и техники, скрадывает свое реальное устройство.
Между составляющими этой, казалось бы, здравой и естественной конструкции на деле обнаруживается зона неопределенности.
Во-первых, успешно функционирующая техника разрабатывалась и на основе научных теорий, которые впоследствии были отброшены как заблуждения или радикально пересмотрены (например, для полета самолета достаточно ньютоновской физики). В определенном смысле это неизбежность, поскольку науки развиваются через постоянную смену своих теорий благодаря коллективному скептицизму ученых, перманентной самокритике и выявлению ограничений теорий. Если техника работает, то она продолжит работать независимо от того, что станет с научной теорией, на которую когда-то опирались ее создатели.
Во-вторых, эта конструкция склоняет к уже упоминавшейся недооценке сложности инженерного, «прикладного» мышления. В области инженерии любого вида от механической до генетической можно проследить лишь слабую, весьма опосредованную связь между техническим результатом и научным содержанием.
Тем не менее собственно инженерно-прикладная деятельность систематически вытесняется из зоны видимости. В 1989 году историк и социолог науки Стивен Шейпин, указывая на важную роль инженеров и техников в научном процессе и их недооцененность в исследованиях и репрезентации науки, использовал выражение «невидимый техник». (Впрочем, вместе с невидимым техником невидимое сообщество, невидимые экспериментаторы, невидимые женщины, невидимые практики, невидимые инструменты и т. д. в разное время окружали и окружают науку и ее образ.)
Степанов И. Г. Конструкторы. 1967
По словам Деара, «когда отдельные случаи, на первый взгляд, прямого „применения“ „фундаментальных исследований“ или „чистой науки“ подвергаются детальному изучению, то обычно оказывается, что не только практическая, но и теоретическая работа, необходимая, чтобы заставить сложные вещи правильно функционировать, —это работа гораздо более высокого порядка, нежели предполагается отношением „чистая наука”/”прикладная наука“» [Деар 2020, 50–51].
Что это говорит о науке?
Такая связка — ядро публичной саморепрезентации науки и техники. Предлагаемый Деаром взгляд важен тем, что подвешивает очевидность этой конструкции и открывает возможность иной репрезентации науки и техники.
Во-первых, если инструментальность — это самостоятельный и исторически обусловленный элемент науки, а не неизбежная и естественная опора ее натурфилософского аспекта, то нет необходимости сводить репрезентацию техники к простой материализации научных принципов или инженерных схем.
Во-вторых, если наука понимается как набор культурных проектов, то ее можно представлять, например, как «диалектическое взаимодействие между натуральной философией и инструментальностью» [Деар 2020, 52].
Другими словами, наука — не раз и навсегда данная натуральная сущность, а однажды возникшая историческая конструкция, которая переживала и продолжает переживать переучреждение и пересборку.
Вдобавок любой ее ходовой образ неизбежно отстает от реальности и грозит необоснованными ожиданиями, поэтому такой подход, внимательный к динамике и генеалогии составляющих, возможно, помог бы повысить чуткость к актуально происходящему с наукой и понять его in its own right.
Что это говорит о технике?
Техника, если мы обратим внимание на ее реальное существование, — онтологически нечто иное, нежели то, как она представляется в маркетинговых материалах и официальной идеологии технонауки. Она гораздо разнороднее и сложнее, чем просто материализация инженерных схем или научного знания.
Например, в исследованиях науки и техники (STS) можно найти немало исследовательских кейсов, демонстрирующих несводимость техники к ее физическим границам, множественность ее устройства и режимов функционирования.
Кристина Ситникова. Конкатенация. 2022
Техника — это сеть, а не вещь; она — часть других сетей, производящих и поддерживающих ее, а не причина самой себя. Ее границы текучи и неопределенны, поскольку связи сети простираются далеко за пределы физических границ технического артефакта.
Наглядный пример из истории STS — кейс Джона Ло, изучившего успех португальских кораблей в Атлантическом и Индийском океанах в XV–XVI веках [Ло 2018].
Как относительно стабильные технологические объекты эти корабли были продуктом соединения — удачной конструкции (прежде всего смешанной оснастки, позволявшей идти под углом к ветру), — нового компактного астрономического оборудования (прежде всего магнитного компаса), превратившего корабли в плавучие обсерватории и сделавшего возможной навигацию в открытое море, — государственной власти, организовавшей школы для обучения новым навигационным навыкам, — эффективных пушек, — особенностей мысов и течений, — открытия вольты, то есть пути назад в Европу (подробнее см.: [Ло 2018, 175–191]).
Казалось бы, каравелла — единый объект, ограниченный своими физическими границами. На деле — сеть разнородных элементов от государства до актуальной науки, от мореходных школ до смешанной оснастки.
«Стабильность и форма артефактов должны рассматриваться в качестве функции взаимодействия гетерогенных элементов, определяемых и ассимилируемых сетью. В таком случае объяснение технологической формы основывается на изучении как условий, так и тактики системостроительства. Поскольку <…> тактика зависит от взаимосвязи ряда разрозненных элементов различной степени уступчивости, я называю подобную деятельность гетерогенной инженерией и утверждаю, что ее продукт можно рассматривать как сеть соединенных компонентов» [Ло 2018, 174].
Ризома, тип децентрализованной корневой системы, стала прообразом концепта ризомы Делеза и Гваттари, из которого выросло понятие сети в акторно-сетевой теории (Латур, Каллон, Ло, Мол…).
Словом, техника от и до — продукт гетерогенной инженерии, функция от взаимодействия разнородных элементов, сведенных воедино.
Полная версия статьи:
Источники
В оформлении обложки использована работа:
Lee Bul. Aubade III. 2014
