Вениамин Скальник: «Школа дизайна — прекрасное пространство для театра»
В Школе дизайна НИУ ВШЭ идёт набор в новую театральную мастерскую — МАТИС. Один из ключевых мастеров в ней — режиссёр и дизайнер, основатель «Скальник-театра» Вениамин Скальник. Театральный менеджер, педагог и первый директор «Электротеатра Станиславского» Марина Андрейкина поговорила с Вениамином Скальником о том, чему будет учить МАТИС, как можно преуспеть в театре и кино и вдруг уйти в дизайн, а потом, много лет успешно занимаясь дизайном, вернуться в театр и кино, и — о семье как незыблемой ценности.
М: Каких студентов ты хотел бы видеть на своём курсе?
В: Ограничений по образованию или возрасту нет. Мне бы хотелось, чтобы на курсе были разные люди. И молодые, и не очень молодые, и старые, и не очень старые. Разные, в общем.
М: А как ты считаешь, кем или с чем они должны выйти после этого курса?
В: Мне бы хотелось, чтобы они вышли артистами и режиссёрами, готовыми к работе. Мы не хотим, чтобы это были просто актёрские курсы, наподобие бизнес-курсов, каких сейчас весьма много. Это вполне классический курс обучения актёрскому мастерству. Все педагоги мастерской закончили ГИТИС, и поэтому в основе курса лежит, конечно, гитисовское понимание обучения. На курсе будет два мастера: я и Николай Ковбас. Это замечательный артист, который играет и у меня в театре, и очень много — в кино. Он закончил курс Левертова, великого педагога. У него довольно большой актёрский, режиссёрский и преподавательский опыт. Он очень интересный человек, и у него есть чёткое понимание, что необходимо артисту в его профессии. Также одним из преподавателей будет Кирилл Ковбас, который преподавал в Gogol School. Мне кажется, он будет очень интересен для учеников, поскольку он энергичный, бойкий, молодой и современный. Помимо этого, на курсе будет очень хороший мастер по сценической речи — Оксана Голубева, педагог в Щукинском училище. Будут у нас и другие замечательные педагоги.
М: Что такое профессионализм с твоей точки зрения?
В: Если не считать наличия каких-то обычных навыков, с помощью которых артисты существуют на сцене, а режиссёры придумывают спектакль, мне кажется, у профессионалов должна быть готовность воспринимать и готовность мыслить, экспериментировать и создавать.
К завершению обучения мы хотим позвать профессиональных опытных артистов, которые смогут поработать вместе с нашими студентами на сцене в каком-то отрывке, а может быть даже и в целой постановке. Это будет проверкой наших выпускников на профессионализм.
Про маму-японку и русский театр
М: Тебе удалось построить успешную карьеру в дизайне, но по образованию ты театральный режиссёр. Что появилось в твоей жизни раньше: дизайн или театр?
В: Конечно, театр. Я всю жизнь был с ним.
М: Когда ты впервые с ним встретился?
В: Уже лет с шести я хотел заниматься театром. Родители водили меня туда. Я мечтал поступить в какой-нибудь театральный кружок. В первом классе папа повёл меня во Дворец Пионеров, чтобы я смог поступить в Театр юного москвича. Но туда принимали только с четвёртого класса, поэтому сперва мне пришлось пойти в музыкальную школу. А в четвёртом классе я наконец поступил в Театр юного москвича.
М: Тебя всегда окружали театральные люди?
В: Мой дедушка с японской стороны очень любил театр, а дедушка с русской стороны работал в театре декоратором. Родители общались с большим количеством театральных людей. Окружение, конечно, было близкое к театру. И поскольку моя мама японка, то вокруг меня было много японцев, которые связаны с русской культурой и с русской литературой. Все японцы, которые в то время изучали русский язык, интересовались прежде всего русской культурой — и в особенности русским театром. Именно поэтому вокруг меня было очень много связанных с театром людей, поэтому я часто бывал на премьерах, посещал репетиции и бывал за кулисами. Зиновий Гердт был для меня дядя Зяма. Валерий Фокин пригласил меня, ещё мальчика, играть в его спектакле в «Современнике». А ещё мы дружили с Сергеем Юрским.
Про дизайн и мебель для олигархов
М: Похоже, тебе судьбой было предначертано идти в театр. Скажи, пожалуйста, когда же в твоей жизни возник дизайн?
В: Дизайн возник случайно. Когда не продлили контракт с Сергеем Васильевичем Женовачем в театре на Малой Бронной, моя жена и все остальные артисты труппы Женовача дружно ушли оттуда. После этого Настя (жена Вениамина Скальника актриса, художник и дизайнер Анастасия Немоляяева — ред.) стала много работать как художник, попробовала себя в росписи мебели, а потом мы перешли на роспись интерьера. Ещё позже мы стали придумывать и создавать интерьеры сами. Нам заказывали их по тематикам: марокканские, японские, русские, венецианские, в стиле Макинтош и так далее. Так мы перешли не только на декорирование интерьеров, но и на их создание.
М: И вы оказались в дизайнерской среде, на дизайнерском рынке. Это же были 90-е годы? В: Самый конец 90-х.
М: В России эта история, пожалуй, тогда ещё только зарождалась.
В: Росписи мебели не было вообще, и дизайн интерьеров никто не понимал. Люди спрашивали: «Зачем вы расписываете? Зачем это нужно?». Но потом вышел журнал «Мезонин». Первый номер на своей обложке напечатал Настину мебель, и с этого началось как бы общественное признание возможности декорирования дома. После этого появились хорошие заказчики. В итоге мы работали даже для олигархов — Абрамовича и Дерипаски.
Про «Сны о России», любви, семье и детях
М: Ваш тандем с актрисой, художницей и дизайнером Анастасией Немоляевой невозможно обойти стороной. Ты упомянул, что вы вместе занимались дизайном. Ваша пара в светской тусовке вызывает особое уважение — вы столько лет вместе и в работе, и просто в отношениях. А ещё у вас трое детей, и это вызывает отдельное восхищение вами обоими. Вы познакомились в связи с театром?
В: Мы познакомились в связи с кино. Я много лет работал переводчиком и координатором в разных кинопроектах, в том числе и в японо-российском кинопроекте под названием «Сны о России». Это фильм про японцев, потерпевших кораблекрушение на дальневосточном берегу и таким образом попавших в Россию, а теперь возвращающихся домой, в Японию. Это очень сложная история: часть людей погибла, часть осталась в России — и только несколько человек вернулись на Родину. Капитан корабля написал книгу про Россию, в Японии она очень известна — Япония долгое время была закрытой страной, поэтому не только никто в мире про неё многого не знал, но и в ней самой никто почти ничего не знал про остальной мир. Капитана того, кстати, арестовали — за то, что он был за границей. Вот в этом фильме снималась Настя, а я работал переводчиком. Там, кстати, снимались ещё и такие звёзды, как Евстигнеев, Янковский и Марина Влади.
М: Ну и дальше, собственно, уже и театр, и дизайн у вас пошли вместе.
В: Да, и даже дети.
М: Вот по поводу детей. Всё-таки профессии родителей, особенно творческие, очень часто накладывают отпечаток на выбор ребёнком своего пути. Куда направили свои стопы ваши дети: в дизайн, в театр или подальше от того и от другого?
В: Все дети очень творческие. Старшая дочь училась на дизайнера моды, но не осталась в этой профессии. Она все время что-то придумывает, что-то делает руками. Сейчас она вышивает очень интересно, а какое-то время делала изделия из глины: посуду и скульптуру. Вторая дочь закончила биофак МГУ, но она тоже очень творческая. А третья пошла по театральным стопам и пытается стать актрисой.
Про Петра Фоменко
М: Давай тогда как раз вернёмся к театру. Ты сейчас набираешь курс в Школе дизайна НИУ ВШЭ. А сам ты учился у выдающегося, легендарного мастера — Петра Наумовича Фоменко. Как ты сам вспоминаешь годы учёбы? Что ты собираешься взять из этого опыта для своего курса?
В: Я начал заниматься театром в четвёртом классе, а мечтать о нём — ещё раньше. Где-то к концу того же года меня взяли в спектакль старшей группы. Затем я создал в школе свой театр, а когда перешёл в другую, то и там тоже создал принялся ставить спектакли. После окончания школы я создал свою театральную студию. Когда я пришел на курс Фоменко, на который меня почти заставила поступить моя жена, мне казалось, что я и так всё знаю, и мне не нужно больше учиться. Настя сказала, что я дурачок, что мне это нужно, и что набор ведёт великий мастер, и будет глупо не попробовать. Когда я поступил, то неожиданно понял, что я ничего не знаю, что всё совсем не так, как мне казалось. Это полностью перевернуло моё представление о театре.
М: Когда ты учился, тебе было заметно, что в мастерской Фоменко есть какие-то особенности? Или это какие-то общие принципы, которые живут на третьем этаже ГИТИСа?
В: Третий этаж ГИТИСа отличается особой свободой. На третьем этаже можно было всё, особенно у Петра Наумовича. Несмотря на то, что он очень не любил современный театр и современные направления, на курсе можно было заниматься и современными вариациями, которые вызывали у него насмешку и улыбку — границ не было. Такое снисходительное отношение не помешало ему создать театр с большим зрительским успехом среди молодой аудитории и аудитории среднего возраста. Он создавал молодой театр по духу. Он, конечно, абсолютный хулиган в душе.
М: В чем заключалось его хулиганство?
В: Есть миллион историй о его хулиганских поступках. Ему казалось, что появление каких-то эксцентричных новых форм, а также кино и видео на сцене уводит от смыслов и от самого интересного на театре — от артиста. Но при этом сам вполне мог отойти от жанра или от текста.
М: Скажи, пожалуйста, ты в работе с курсом, который набираешь, планируешь что-то взять из своего обучения у Фоменко?
В: Я, как мне кажется, абсолютно его ученик, поэтому я не смогу этого избежать. Конечно, это будет присутствовать на курсе.
Про премьеру Ибсена и «Скальник-театр»
М: До института у тебя был театр. А во время института со своим театром, наверное, пришлось завязать?
В: Пришлось, конечно. Я поступил и на первом же курсе поставил спектакль со своими однокурсниками. Мы его играли все годы и очень много с ним ездили. Дальше, на третьем курсе, я поставил ещё один спектакль — «Дачники» Горького. А уже после окончания обучения я работал в Театре Пушкина и поставил там «Женитьбу Белугина» Островского. Я работал над несколькими проектами в Театре Табакова, в Театре современной пьесы, преподавал во ВГИКе на курсе Райхельгауза. Потом ещё работал с разными театрами. В этот момент я, честно говоря, несколько разочаровался в профессии. Получалось так, что где бы я ни работал, приходилось идти на какой-то компромисс. Это касалось либо выбора материала, либо существования на сцене. И я устал бороться с этим компромиссом, разочаровался и ушёл из театра.
М: Что же тебя привело обратно в театр?
В: Абсолютная случайность. Я всё время хотел вернуться в театр, но никак не получалось, потому что, видимо, не было какого-то толчка. А потом случайно встретил подругу-режиссёра: она делала спектакль и позвала меня помочь с ним. Я пришёл, помог и остался. Дальше уже мы стали делать следующие спектакли, а потом я стал работать один — и так вернулся в театр.
М: Сейчас у тебя есть «Скальник-театр», и в декабре готовится новая премьера. Что это будет?
В: Это будет «Дикая утка» по Генрику Ибсену, и она будет авторская: я поработал над текстом, так что там будет не только Ибсен, но и ещё много новых сцен. Но тем не менее, конечно, это будет Ибсен.
Про Школу дизайна как место для театра
М: Ты сейчас открываешь театральную мастерскую в Школе дизайна НИУ ВШЭ, она называется МАТИС — МАстерская Театрального ИСкусства. У тебя по этому поводу нет диссонанса? Или, наоборот, есть ощущение полной адекватности и комфортности такого сочетания?
В: Школа дизайна — место прекрасное, творческое, и мне кажется, что это очень хорошо: там учатся люди, которые всё время создают что-то живое. Это и перформансы, и даже театральные постановки. У меня ощущение от этого пространства, как от пространства творчества и широкого понимания термина «дизайн». И в этом смысле там благотворная атмосфера.
М: И сейчас в Школе дизайна делают специальный театральный зал для твоей мастерской. Я добавлю ещё, что они очень много занимаются визуальным искусством, граничащим с кино. А поскольку театр — визуальное искусство, то это тем более важно.
В: Да, у нас могут быть интересные сочетания и интересные сотрудничества с разными другими курсами, факультетами и программами. Мне кажется, что это интересная тема. Школа дизайна делает для нас прекрасный зал. Мне кажется, он может получиться одной из лучших малых театральных площадок, потому что мы изначально пытаемся продумать разные мелочи, которые дадут возможность для полноценного творчества.
Мы хотели бы внести какие-то новые предметы, которые очень помогут начинающим артистам. Например, русская хоровая импровизация, которая учит быть индивидуальным в команде. И там можно будет научиться настоящему русскому фольклору. И ещё мы вводим такой урок, как «сторителлинг». Это тоже очень нужная дисциплина, потому что она учит рассказывать истории, выявлять главное, управлять эмоциями и выражать их. Мы надеемся, что уже к концу второго семестра будет спектакль на основе сторителлинга, в котором артисты смогут проявить себя на сцене.
Про обучение в МАТИС
М: Это всё в дополнение к базовым традиционным предметам: актёрскому и режиссёрскому мастерству, речи, вокалу, танцу и так далее, верно?
В: Да. Также мы хотели бы уделить специальное внимание сценическому движению. Мне кажется, что в ГИТИСе не хватало именно направленности на использование движения во время драматического действия: нужно учиться, например, прыгать и в движении проявлять эмоции. Мы хотим уделить больше времени именно этому.
Что касается вокала и танца: нам важнее не то, насколько умеет или не умеет танцевать артист, а то, насколько артист чувствует характер движения, мелодии или песни. На мой взгляд, очень важно, чтобы актёры и режиссёры лучше понимали друг друга. Мне кажется, что и те, и другие должны научиться думать и знать, что непонятно или что сложно и актёру, и режиссёру.
М: Это, кстати, перекликается с французской школой обучения режиссёров. Во французскую консерваторию набирали только актёров, а потом у них был семестр, когда они пробовали себя в режиссуре. Таким образом обнаруживался кто-то, кто имеет большую предрасположенность к этой профессии; но начинают они с актёрства. То есть, это перекликается с давней театральной традицией.
В: Ещё скажу, что мы хотели бы выпустить несколько спектаклей и успеть их поиграть пять, десять, двадцать пять раз, чтобы артисты и режиссёры поняли, как на сцене каждый раз заново должны оправдываться действия. Это закладывается в репетициях.
М: То есть долгая жизнь спектакля, в принципе, закладывается изначально?
В: Именно в репетициях. Чтобы и режиссёру, и артисту понимать, как меняется спектакль от первого к пятому или десятому.
Курс рассчитан на два года, но мы предполагаем дополнительный третий год, как возможность для тех, кто хотел бы остаться и продолжить обучение. Третий год — это именно проигрывание спектаклей и, может быть, создание ещё одного нового спектакля. Там также будет прохождение спецкурсов про кино, про съёмки. Конечно, за один год это сделать невозможно, но какие-то азы попробовать можно.
Про Анастасию Немоляеву в дипломном спектакле МАТИС
М: У театральных режиссёров в кино есть своя профессиональная ниша, своя функция — работа с актерами. Так ведь? Театральные режиссёры на самом деле работают на сериалах и кино?
В: У театральных режиссёров есть одно большое преимущество. Они, как правило, умеют работать с артистами, и они глубже подходят к материалу. Режиссёры театра создают спектакли, которые играются много раз, а не один, поэтому они вникают в глубину отношений персонажей.
Хотя спецкурс по работе в кино будет позднее, наши студенты еще в процессе обучения начнут формировать портфолио, и к завершению курса у них уже будут визитка, фотографии, рилсы или даже какие-то маленькие кино-отрывки. Платформы Школы дизайна дают потрясающие возможности. В портфолио будет, например, съёмка на крупном, среднем и общем планах.
Мы хотели бы на протяжении этих двух курсов познакомить студентов с разными направлениями театрального искусства, с разными школами, рассказать о спектаклях исторических и неисторических, о том, как смотреть кино, на что обращать внимание, а также устраивать сравнительные показы фильмов и театральных постановок. Но главное, конечно, театр и спектакли — их создание и прокат.
М: Анастасия Немоляева согласится на авантюру выйти в дипломном спектакле МАТИС, как ты думаешь?
В: Никаких сомнений в этом нет.
