Переписанная жизнь
Рубрикатор
— Концепция -О формате — Проект -ПЕРЕПИСАННАЯ ЖИЗНЬ -ПРОЛОГ. РИМ, 1973. НОЧЬ. КВАРТИРА БАХМАН. -СЦЕНА 2. КАСАБЛАНКА. ДЕНЬ. ЭКСТ. УЛИЦА ГОРОДА. -СЦЕНА 3. ДОРОГА В ПУСТЫНЮ. ЭКСТ. ПУСТЫНЯ. ДЕНЬ. -СЦЕНА 4. ПЛЕН. НОЧЬ. ЭКСТ. ЛАГЕРЬ КОЧЕВНИКОВ. -СЦЕНА 5. СВОБОДА. ЭКСТ. ДЕРЕВНЯ У ПОДНОЖИЯ ГОР. ДЕНЬ. -СЦЕНА 6. ТИШИНА. ЭКСТ. ПУСТЫНЯ. ВЕЧЕР. -СЦЕНА 7. МОРЕ. ЗАКАТ. ЭКСТ. БЕРЕГ. — Заключение
Концепция
В рамках итогового проекта моей задачей стало «спасение» одного из писателей — поиск реального обстоятельства, способного предотвратить его самоубийство. Мой выбор пал на Ингеборг Бахман, чьи судьба и творчество существовали на границе: между философией и поэзией, мыслью и телесностью, исторической травмой и невозможностью её выражения.
Данная работа стала не только попыткой представить альтернативную биографию, но и исследованием терапевтического потенциала «пересочинения», где художественный вымысел выступает инструментом понимания.
Я выбрала спасти именно писательницу Ингеборг Бахман, потому что она принадлежала к тем, кто смотрел в самую сердцевину века и не смог отвести взгляд. Её боль не была следствием слабости, а результатом невыносимой честности.
Немецкий язык был для Бахман и родиной, и тюрьмой: писать на нём означало дышать воздухом, пропитанным виной, а молчать — было невозможно.
Её жизнь стала полем битвы между мыслью и любовью, между необходимостью высказаться и невозможностью быть услышанной. Эта экзистенциальная уязвимость и сделала её голос одним из самых честных в XX веке.
Трагедия Бахман разворачивалась не только в текстах, но и в жизни. Её отношения с Паулем Целаном, еврейским поэтом, пережившим Холокост, стали хроникой невозможной любви на фоне исторической травмы. Сама Бахман, дочь нациста, несла бремя коллективной вины. Их разрыв и последующее самоубийство Целана стали для Бахман крушением последней опоры. В последние годы она всё чаще говорит о разрушении мышления и о языке, утратившем способность к истине.
«…разлука с ним принесла ей больше страданий, чем смерть Тротты.» [1, c. 291].
Мой проект — это акт художественного «переписьма» этой биографии. Я не стремлюсь к воскрешению, но предлагаю альтернативный финал — возможность выхода. В моём сценарии Бахман не погибает в огне, а уезжает в Касабланку — пространство, свободное от власти немецкого языка и европейского контекста.
Марокко в работе выступает как антитезис Европе — место, где личность может существовать вне жёстких идентичностей. Там Бахман становится «Инго», существом за пределами языка и гендерной формы. Это не бегство, а метафора очищения, поиска свободы в «молчании», за пределами слова.
Таким образом, сценарий становится философским экспериментом: можно ли спасти человека от языка, который его определяет? Спасение Бахман видится в обретении состояния чистого присутствия, где человек не «означает», а просто «есть».
О формате
В качестве формата проекта я выбрала сценарий полнометражного фильма, в котором документальная биография служит основой для художественного переосмысления. Такой формат предоставляет возможность синтезировать исследование личности Ингеборг Бахман с визуально-кинематографическим языком, где тема спасения раскрывается не через прямые высказывания, а через действие, визуальный образ и метафору.
Таким образом, фильм-сценарий становится попыткой дать ответ на вопрос, который, как представляется, остался не заданным в контексте XX века: возможно ли спасти человека от языка, если именно язык конституирует его человеческую сущность?
Проект
ПЕРЕПИСАННАЯ ЖИЗНЬ
Сценарий полнометражного фильма по мотивам биографии Ингеборг Бахман
ПРОЛОГ. РИМ, 1973. НОЧЬ. КВАРТИРА БАХМАН.
Комната в дыму. Стол, заваленный рукописями. На стене — афиша литературного вечера. БАХМАН сидит за машинкой. Пальцы дрожат. ЗВУК: стрекот пишущей машинки, затем внезапная тишина. Она перечитывает написанное. Взгляд пустой. Долго смотрит на последнюю строчку, затем ставит точку. Пауза. Гасит сигарету, встаёт, надевает пальто. ИНТ. КОРИДОР — НОЧЬ. Она проходит мимо зеркала. На мгновение — будто не узнаёт себя. ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ (за кадром): «Если жизнь — это ворота, то, может быть, я просто выйду?» РЕЗКО: Пламя. Комната вспыхивает. Бахман идёт прочь — в сторону вокзала.
«Пора позабыть о прошлом, ты уже давно стоишь на собственных ногах, нельзя всю жизнь помнить о долгах, если они оплачены сполна.» [1, c. 285].
СЦЕНА 2. КАСАБЛАНКА. ДЕНЬ. ЭКСТ. УЛИЦА ГОРОДА.
Жара. Воздух дрожит. Толпа. Бахман идёт по рынку в мужской рубашке и тёмных очках. В руке — паспорт с новым именем: ИНГО БАХМАН. ПРОДАВЕЦ (по-арабски): — Господин, сегодня очень жарко! Она улыбается, не отвечая. Её шаги медленные, будто она учится ходить заново. На углу базара стоит мул. Он смотрит на неё, не двигаясь. Она протягивает ему руку — он моргает, равнодушно жует.
«…„эсперанто“; изобретатель этого международного языка, наверно, здорово удивился бы, узнав, что его затея увенчалась успехом, правда на другой языковой основе, но все же увенчалась успехом; Элизабет тоже скоро разучилась говорить по-английски…» [1, c. 265].
СЦЕНА 3. ДОРОГА В ПУСТЫНЮ. ЭКСТ. ПУСТЫНЯ. ДЕНЬ.
Пыльная дорога. Караван медленно движется по горизонту. Бахман идёт рядом с мулом. Пыль оседает на лице. ГОЛОС (за кадром): «Ты принадлежишь немецкому языку.» Она вздрагивает, оглядывается. Пусто. Только ветер.
СЦЕНА 4. ПЛЕН. НОЧЬ. ЭКСТ. ЛАГЕРЬ КОЧЕВНИКОВ.
Пламя костра, крики, лязг металла. Бахман сидит у палатки, в руках — миска воды. Смотрит в отражение. Долгое молчание. На поверхности воды — лицо мужчины. Она резко отшатывается, роняет миску. ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ: «Это не сон. Это просто другой род реальности.» Позже. Кочевник кидает ей хлеб. Она ловит, не глядя. На запястье — шрам, которого не было. ГОЛОС (за кадром): «Если мир может обойтись без моего тела, почему бы и мне не обойтись без него?»
СЦЕНА 5. СВОБОДА. ЭКСТ. ДЕРЕВНЯ У ПОДНОЖИЯ ГОР. ДЕНЬ.
Инго (уже мужчина) идёт по узким улочкам. Дети бегут за ним, смеются. РЕБЁНОК (по-арабски): — Это человек, который разговаривает с ветром! Он садится у стены, достаёт старую тетрадь. Пишет — но слова не складываются. Буквы осыпаются, как песок. Он смеётся. Мул рядом дремлет, покачивая головой.
СЦЕНА 6. ТИШИНА. ЭКСТ. ПУСТЫНЯ. ВЕЧЕР.
Инго идёт один. Ветер поднимает песок — звуки становятся похожи на шёпот. «Ты не имеешь права на бегство.» «Ты — только через нас.» Он идёт всё дальше. Голос становится глуше. Он пробует произнести своё имя: ИНГО (шёпотом): — Ингеборг. Но звучит низко, тяжело. Он повторяет: — Инго. И впервые не чувствует фальши.
«…она поняла, что это единственный клочок земли, где царит тишина, где ее никто не понукает, не старается использовать в собственных интересах…» [1, c. 268].
СЦЕНА 7. МОРЕ. ЗАКАТ. ЭКСТ. БЕРЕГ.
Инго сидит у воды. На коленях — клочок бумаги, ручка. Он пишет медленно, уверенно, без колебаний. ТЕКСТ (на экране / голосом за кадром): «Женщина, которая умерла в Риме, всё ещё пишет.» Он смотрит на линию горизонта. Ветер развеивает песок. Пауза. Камера поднимается вверх. Море. Свет. Тишина.
«Со мной уже ничего не может случиться. Со мной всё может случиться, но не должно ничего случиться.» [1, c. 335].
Заключение
В своей работе я попыталась переосмыслить судьбу Ингеборг Бахман — не как биографический факт, а как возможность другого исхода. Через форму сценария я исследовала, что значит спасти человека, для которого язык стал местом боли, и как можно вообразить пространство, где эта боль превращается в свободу.
Путешествие Бахман в Марокко стало метафорой выхода за пределы языка, пола и памяти — туда, где жизнь существует не как текст, а как дыхание.
В итоге проект становится актом «литературного искупления» — попыткой вернуть голосу Бахман право на ту жизнь, которую история у него отняла.
Бахман Ингеборг [Электронный ресурс]. — URL: https://www.rulit.me/author/bahman-ingeborg/izbrannoe-get-642094.html (дата обращения: 21.10.2025).
