Меня это начало угнетать: интервью с Андреем Шаровым о его пути в моде
Дизайнер, живописец и театральный художник Андрей Шаров рассказал Архиву российской моды о своем творческом пути: участии в неделях моды и фестивалях от Ассамблеи неукрощенной моды в Риге до Недели высокой моды в Москве, о проекте «Цирк высокой моды», основании, развитии и закрытии собственного модного бренда в 2000-е, о карьере художника и работе в театре.
Людмила Алябьева (далее — Людмила): Андрей, расскажите, как вы начали работать в моде и почему выбрали именно это направление?
Андрей Шаров (далее — Андрей): Я активно работал в театре с 1988 года, но мне стало не хватать того, чтобы быть на первом плане. В театре ты человек номер три после режиссера, актеров и иногда дажа автора пьесы.
В начале 1990-х в Риге проходила Ассамблея неукрощенной моды [Прим. АРМ: Ассамблея проводилась в Риге с 1990 по 1999 год, была первым крупным событием в Восточной Европе, посвященном авангардной моде], и все мы — я, Владимир Бухинник, Андрей Бартенев, Маша Цигаль, Сандра Страукайте — в 1990–1992 годах начинали свой путь там. На ней мы представляли даже не столько моду, сколько какие-то не очень понятные вещи, которые можно было надеть на человеческое тело и восхищаться ими.
Андрей: Мы все там перезнакомились, потому что туда съезжались творческие люди из Петербурга, Москвы, Прибалтики, Восточной Европы. Все это организовывал Бруно Бирманис — загадочный человек, который умудрялся находить на все это серьезные бюджеты. Представьте, сейчас устроить такой фестиваль: собрать около ста дизайнеров и несколько сотен моделей, всех разместить. Мы жили в основном в Юрмале, а Рига на две недели превращалась в настоящий праздник: Катя Филиппова, Владимир Бухинник, Андрей Бартенев и другие показывали свои коллекции под открытым небом. Это было феерично.
Мы жили в основном в Юрмале, а Рига на две недели превращалась в настоящий праздник, на улицах показывали перформансы: Катя Филиппова, Владимир Бухинник, Андрей Бартенев и другие показывали свои коллекции под открытым небом. Это было феерично.
Андрей: Константин Эрнст тогда делал программу «Матадор», которая взорвала умы людей постсоветского пространства, и каждый раз приезжал снимать Ассамблею. Помню, как мы поехали в Юрмалу, и он долго выбирал время для съемок — закат был идеальным фоном для огромного перформанса Андрея Бартенева «Ботанический балет». Я участвовал в этом перформансе в качестве модели в костюме чебурашки. Сниматься было трудно, так как в этих трехметровых фигурах мы находились по пять-шесть часов. Все остальные персонажи более-менее могли двигаться, а у меня было два огромных крыла, как у кукурузника, и огромные уши — я даже не мог самостоятельно попить и поесть. В лучах заката мы бегали по пляжу — это было ужасно весело.
Самое главное — никто не понимал, зачем и кому это нужно, но нам это приносило огромное удовольствие. Никто не предполагал тогда, что мода станет совсем другой. Для нас это было просто ребячество, дурачество, но в этом и была ценность — никакой коммерческой составляющей не было. Мы сами где-то доставали деньги и делали коллекции.
Андрей: Позже, в 1993 году, когда я делал коллекцию «Тик-так» из часов и булавок, появились первые коммерческие нотки. Мы вернулись из Риги и устроили показ на Тушинском аэродроме. В чистом поле поставили палатки для гримерок и хранения коллекций, а модели ходили по крыльям старых самолетов…
Светлана Сальникова (далее — Светлана): А что это был за показ?
Андрей:Не помню, как он назывался, если честно. После него мы поехали в клуб «Манхэттен-экспресс» и зажигали до утра. На утро мне позвонил друг из гостиницы и спросил: «Андрюха, ты не помнишь, где наша коллекция?». Мы гуляли так, что потом всей Москвой искали коллекцию наших питерских друзей [улыбается]. Оказалось, что она осталась в Тушино.
Андрей: В это время в Москве начался бум ночных клубов — они открывались один за другим, и начали приглашать дизайнеров показывать коллекции. Я со своими коллекциями объехал, кажется, все клубы Москвы.
В клубе «Арлекино» с 1994 года я делал шоу на постоянной основе [Прим. АРМ: клуб располагался в киноцентре на Красной Пресне]. Я был знаком с группой циркачей, и на шоу мои коллекции перемешивались с их выступлениями. Шоу длилось минут тридцать и имело дикий успех.
В это время в Москве начался бум ночных клубов — они открывались один за другим, и начали приглашать дизайнеров показывать коллекции.
Людмила: Оно было частью какого-то большого мероприятия?
Андрей: Программа состояла из нескольких блоков: сначала вокальные исполнители, потом мой большой кусок, затем что-то еще.
Это было бандитское место, и закончилось все печально. Сначала убили одного владельца при входе в «Арлекино», потом были долгие разборки, несколько бригад делили место. Хотя и был негласный закон: внутри никто никого не трогал, но все равно находиться в клубе было немного напряженно.
«Арлекино» неплохо платил за шоу, и начали появляться первые деньги. Все было собрано на коленках, но для той публики это было нормально. Потом мы в «Манхэттене» пытались делать нечто похожее с Андреем Фоминым и Сергеем Виноградовым — хотели сделать что-то с претензией, но в итоге ничего не получилось. Все развалилось, несмотря на кастинги и пробные номера. Мы даже замахнулись на постоянную танцевальную группу с эксцентричными номерами и модными показами. Но для реализации идеи требовались большие вложения, и «Манхэттен» решил, что лучше приглашать артистов по ротации, чем содержать такую большую команду.
Андрей: Потом началась Неделя высокой моды в 1994 году. Помню, Любовь Гречишникова позвонила мне и попросила срочно приехать в гостиницу «Россия». Так я попал в водоворот событий и сделал первую коллекцию для подиума.
Любовь была главным режиссером Недели высокой моды. Мы были знакомы по театру, я уже сделал много театральных постановок и был широко известен в узком кругу. Она пригласила меня на первый показ, который был в 1994 году. Тогда было совсем мало участников: я, Вячеслав Зайцев, Валентин Юдашкин и Ирина Крутикова. Позже присоединились Игорь Чапурин, Виктория Андреянова и другие.
Людмила: Разношерстная компания.
Андрей: Да, к тому же привозили коллекции иностранных брендов. Я дважды встречался с Вивьен Вествуд и был счастлив знакомству с ней. В 2001 году у нас был совместный показ и общий бэкстейдж, и мы бегали друг к другу. Я сделал панковскую коллекцию с музыкой в стиле Sex Pistols. Вествуд прибежала, услышав музыку и вспомнив свою молодость. Панк в начале 2000-х уже сошел на нет как в Европе, так и у нас, но мне захотелось сделать что-то на этой волне. Ассистенты уже одевали моделей, девчонки видели, как у Вествуд горели глаза, от нее исходила невероятная энергетика. Модели сразу начинали работать с таким же энтузиазмом — она задавала тон всему показу, она стояла и выпускала каждую мою модель.
Вивьен — Бабушка панка!!
Ассистенты уже одевали моделей, девчонки видели, как у Вествуд горели глаза, от нее исходила невероятная энергетика. Модели сразу начинали работать с таким же энтузиазмом — она задавала тон всему показу, она стояла и выпускала каждую мою модель.
Вивьен — Бабушка панка!
Андрей: Потом мы общались за кулисами. У меня был ужасный английский, а она говорила быстро и сбивчиво. Потом она убежала и вернулась с бумажкой — каким-то письмом. Я не понимал, что это, но потом пришел мой директор, который хорошо знал язык. Он перевел: это письмо в поддержку Леонардо Пелтиера, американского индейца, который много лет сидит в тюрьме в Америке. Она составила письмо в его поддержку, так как считала, что его приговор был сфабрикован.
Директор спросил: «Тебе это нужно? Она просит, чтобы ты подписал это письмо. Она никому из русских еще не предлагала, очень хочет, чтобы ты подписал». Я подумал: «Ну ладно, подпишу». Когда она развернула письмо, я был поражен: первой стояла подпись Джона Гальяно, затем сэра Пола Смита, сэра Элтона Джона, Готье, Сони Рикель, Маккуина… Она собрала такой список, и моя подпись тоже там оказалась.
Вивьен очень агитировала меня приехать к ней. Говорила: «Ты мне так запал как человек и дизайнер. Очень хочу, чтобы ты работал в моем доме». Я спрашивал, что я буду там делать, на что Вивьен отвечала: «Раз я говорю, что ты мне нужен, значит, мы найдем тебе ответственное дело».
Андрей: Но я уже был настолько пьян и откровенен, что отказался, сказав: «Вивьен, у меня тут все свое. Куда я сейчас все брошу и поеду к тебе в Лондон? Зачем мне это нужно?».
Но я уже был настолько пьян и откровенен, что отказался, сказав: «Вивьен, у меня тут все свое. Куда я сейчас все брошу и поеду к тебе в Лондон? Зачем мне это нужно?»
Людмила: Не жалеете?
Андрей: У меня вообще такой принцип — ни о чем не жалеть. Если жалеть о том, об этом, о десятом, то невозможно смотреть вперед. А я смотрю вперед с оптимизмом, поэтому практически ни о чем не жалею. И об этом тоже, потому что неизвестно, как бы у меня там все сложилось. Было довольно много примеров, когда люди уезжали заграницу и ничего у них не получалось.
Светлана: А если вернуться в 1990-е?
Андрей: Я как раз хотел рассказать про проект, который мне и многим другим очень помог. Это Ламановский конкурс, который организовал Вячеслав Михайлович Зайцев [Прим. АРМ: конкурс имени Надежды Ламановой проводится с 1994 года].
Андрей: Я учился в МТИБО [Прим. АРМ: Московский технологический институт бытового обслуживания] на модельера, причем мое обучение растянулось почти на десятилетие, так как я уходил в армию и брал академический отпуск. Я учился у Зайцева на 4-5 курсе, это был примерно 1989 или 1990 год, он вел у нас преддимпломную практику. Потом мы начали ездить к нему в Дом моделей. Вячеслав Михайлович стал меня курировать, потому что я набрался наглости, осмелел и показал ему свои творческие работы, не студенческие. Я много писал маслом, и он слегка обалдел, сказав: «А чему тебя учить?». Начал отговаривать меня заниматься модой, считая, что я уже сформировавшийся художник.
Вячеслав Михайлович стал меня курировать, потому что я набрался наглости, осмелел и показал ему свои творческие работы, не студенческие. Я много писал маслом, и он слегка обалдел, сказав: «А чему тебя учить?». Начал отговаривать меня заниматься модой, считая, что я уже сформировавшийся художник.
Андрей: Это немного меня испортило. Я почувствовал себя гением и перестал учиться. Мне казалось, что все и так получится. Вячеслав Михайлович прозвал меня «Лео» от Леонардо, и у меня долгое время была эта кличка. Не знаю, почему он выбрал ее, может, в качестве шутки. Я так и не доучился, потому что потерял интерес к учебе: сдал один госэкзамен, а на остальные сил не хватило.
Вячеслав Михайлович часто прикрывал меня на экзаменах. Было два случая, когда мне нечего было показывать. Я пришел к нему и честно сказал, что ничего не делал. Он посоветовал соврать, что оставил эскизы в папке в такси. Всю комиссию он убедил, что видел мои «потерянные» обалденные эскизы и говорил: «Этот парень знает, что делает. Он хорош».
Когда Вячеслав Михайлович организовал конкурс, он настоял на том, чтобы я сделал коллекцию. Я показал «Королеву помоек» — меня уже тогда захватила панковская тема. Я занял третье место на этом конкурсе, и это дало толчок: мы начали понимать, что есть конкурсы и мода бывает разной, а не только то, что мы показываем в клубах. Миша Пантелеев занял тогда первое место, Ольга Солдатова — второе. Также был Володя Зубец, которого Зайцев очень любил.
Андрей: Вячеслав Михайлович объяснял нам, что нужно заявлять о себе, участвовать в конкурсах и не сидеть на месте. Можно сказать, он занимался нашей раскруткой и прокачкой, помогал нам понять, что профессия дизайнера — это не просто девочки и клубы.
Вячеслав Михайлович объяснял нам, что нужно заявлять о себе, участвовать в конкурсах и не сидеть на месте. Можно сказать, он занимался нашей раскруткой и прокачкой, помогал нам понять, что профессия дизайнера — это не просто девочки и клубы.
Андрей: Благодаря Володе Зубцу я участвовал в создании шоу под названием «Цирк высокой моды» — уникальном проекте, который изменил мою жизнь, хотя он так и не вышел.
Это был 1995 год. Меня вызвали в Министерство цирка, которое возглавляла Людмила Петровна Яирова. Задачей было переплюнуть Cirque du Soleil, и финансирование было соответствующее — на высшем уровне. Я был полон энтузиазма, хотя ничего не знал о цирке. Идея была проста: соединить высокую моду и лучшее что есть в цирке. Отсюда и название. Мы два с половиной года работали над шоу, перемешивая высокую моду с цирком. Я придумал платье в виде перевернутой рюмки. Нашел цех мастеров, которые с энтузиазмом взялись за работу, и создали вакуумную печь только ради этого платья: сначала форму лепили из глины, потом отливали в гипсе и делали обратную отливку, как скульпторы. Потом брали плоский лист пластика, нагревали до определенной температуры, вакуумом высасывали воздух из печи, и лист принимал нужную форму. Еще были платья с бутонами цветов, распускающимися прямо во время движения.
Еще были платья с бутонами, распускающимися прямо во время движения.
Людмила: Как это реализовывалось технически?
Андрей: Это делали кукольники из театра Образцова. Еще было платье, которое мне помогали делать иллюзионисты. Идет девушка по подиуму, у нее открывается кринолин спереди, а ног не видно благодаря системе зеркал. Было много таких вещей, но знаменитым стало платье состоящее из закрытых глаз — это был нехитрый двойной кринолин с тайным механизмом. Поначалу глаза были закрыты, а потом модель нажимала на спусковой механизм в кармане и глаза одновременно открывались. Модель, держа руки в карманах кринолина, нажимала два рычажка, и глаза начинали одновременно открываться и моргать в такт ходьбы.
Людмила: Вы это показывали где-то?
Андрей: Да, но как шоу это не случилось. Мы мучились с ним, долго набирали ребят по всей стране, чемпионов по акробатике и батутному спорту. Я разработал специальный подиум с люками для иллюзионистов.
Андрей: Но в 1996-м году произошла революция в Главке. Людмилу Петровну попросили уйти. Новая администрация все изменила, все пошло наперекосяк и стало не до нас. Я понял, что все может пропасть. Как раз предстоял показ на Неделе высокой моды, для которой я ничего не успевал сделать, и практически выкрал коллекцию, чтобы показать ее там в 1997.
Людмила: А что стало с этими моделями?
Андрей: Не знаю, после Недели я вернул все с большим скандалом.
Людмила: То есть все исчезло в недрах цирка?
Андрей: Да, говорят, что часть продали в Голландию для какого-то шоу. Но после показа на Неделе высокой моды я проснулся знаменитым — о нем написала вся пресса (даже в Париже), и помню, кто-то из редакторов крупного глянцевого журнала сказал после показа, что родилась новая звезда.
Благодаря этой коллекции у меня в мире моды все сложилось по-другому. Я делал ее для цирка, а показал на неделе моды.
В цирке был грандиозный скандал: их задело, что я не упомянул, что это принадлежит цирку. Это же не моя коллекция была, на деньги цирка сделана, а я снял все сливки. Но тогда я об этом не думал.
Андрей: У меня остался только один корсет из ложек и вилок, который я делал прямо по телу. Приглашали модель [Прим. АРМ: Ларису Иванову из агентства Red Stars], и несколько часов гнули металл прямо на ней. Потом уже без нее приваривали на каркас ложки и вилки.
Светлана: А что изменилось после этой Недели высокой моды?
Андрей: Я стал более известным не только в узком кругу почитателей. Меня начали приглашать в жюри на конкурсы в Казани, Калининграде и других местах — стал таким тузом от моды.
Меня начали приглашать в жюри на конкурсы в Казани, Калининграде и других местах — стал таким тузом от моды.
Людмила: А журналы как-то отреагировали на это?
Андрей: Модные журналы обо мне писали немного. Я был белой вороной, потому что занимался не совсем модой. Глянцу же нужно было писать о моде в более классическом понимании — а я занимался этим безобразием [улыбается]. Теперь я смотрю на некоторые свои коллекции критически и вижу, что где-то не хватало вкуса, понимания и прочего. Но тогда все было в моменте, в процессе, и я как-то над этим не задумывался — не думал о силуэте, ткани, носибельности вещи, ее продаваемости (о чем, вероятно, многие мои коллеги думали, и о них писали много).
В 1999 году мне всерьез захотелось заняться модой: чтобы у меня был магазин, свой цех. Хотя я не очень представлял, что это такое, но мне очень хотелось, ведь к этому моменту начали открываться бутики российских дизайнеров. И как под запрос свалились деньги. В 2000 году я открыл магазин у Смоленского пассажа. Мне казалось, что это шикарное место — угол Смоленского пассажа напротив Министерства иностранных дел. Шикарный вид — думал, что это главное. Но до моего магазина нужно было идти 3 километра пешком [смеется].
Андрей: Потом я понял, что для бутика важны три вещи: место, место и место. Но тогда мне это было не известно, так что мы проработали год в ноль и закрыли его.
Перед открытием магазина я приехал к Вячеславу Михайловичу, уж не помню по какому поводу, и начал ему рассказывать, что собираю команду, у меня уже 20 человек, экспериментальный цех в центре, что мне дают целый особняк.
Но Вячеслав Михайлович слушал меня без энтузиазма. Он сказал: «Андрей, зачем тебе это нужно? Ты художник, с этим ты не справишься. Ты не понимаешь, что это такое». А я говорил: «Как? Я вот это, я то…» Он дважды сказал: «Тебе не нужно лезть в эту сезонность, строчки, качество и так далее». Но я упорно не верил и стоял на своем — потом довольно быстро понял, что ошибся.
Когда наша одежда продавалась в Bosco, от них приезжали байеры и говорили: «Эти мужские меховые куртки идут хорошо. Давайте еще отошьем». Я предлагал поменять хотя бы подкладку. Но байеры говорили, что не надо ничего менять, пока берут. Меня это начало угнетать.
Людмила: У вас был инвестор?
Андрей: Да, был инвестор.
Людмила: Он имел отношение к моде?
Андрей: Нет, ему просто нравилось. В то время всем очень хотелось попасть в мир моды. Это было что-то загадочное и новое: сидеть в первом ряду на показах, красивые девушки, светская хроника, журналы.
В то время всем очень хотелось попасть в мир моды. Это было что-то загадочное и новое: сидеть в первом ряду на показах, красивые девушки, светская хроника, журналы.
Андрей: Работать с капризными клиентами было сложно: кто-то опаздывал, все расписание сдвигалось. Другой клиент мог приехать неожиданно, и начинался хаос. Мне это нравилось все меньше и меньше. Я все чаще вспоминал слова Вячеслава Михайловича о том, что это не мое.
В 2006 году я принял окончательное решение распрощаться с этим бизнесом. Два года я разрушал все, что было нажито непосильным трудом. Не хватало силы воли просто сказать людям, которые работали со мной много лет, чтобы они искали другое место — так что делал все, чтобы они уходили сами. К 2008 году ушли последние клиенты и сотрудники. Сожалений не было, но и надежд на будущее в этой сфере тоже не оставалось. Тогда я понял, что у отечественной моды нет будущего.
Людмила: Почему?
Андрей: Мне пришло в голову такое объяснение: есть страны, предназначенные для определенных отраслей, как автомобильная промышленность. Не во всем мире производят автомобили — есть десяток стран, которые умеют это делать. Остальным не нужно в это лезть, потому что это бесполезно. Так же и с модой: есть десяток стран, где она существует и налажена. Нужно либо ехать туда и пытаться внедриться, если это действительно необходимо, либо существовать здесь на своем уровне. Индустрия у нас не сложилась. Есть отдельные островки, которые работают и держатся, но системы байерских закупок не было и нет.
Хотя в 2003–2004 году мы наладили поставки тканей и фурнитуры из Европы.
Людмила: А зачем ездили в Европу?
Андрей: Мы ездили на выставки, например, на Premiere Vision, и встречались с байерами. Многие интересовались и даже приезжали в Москву в наш особняк. Но когда байеры начинали задавать вопросы о поставках в определенные сроки и размерах, возникали сложности: я понимал, что мы это просто не сможем сделать по разным причинам.
Мех был действительно тем, что давало доход, потому что одну шубу продал — уже, считай, аренду и зарплаты покрыл. А мы, слава богу, этих шуб из баргузина [Прим. АРМ: баргузинского соболя] делали и продавали достаточно: их и Bosco закупали, и индивидуальные клиенты.
Но там постоянно возникали проблемы: то на таможне меха зависли, и мой директор сходил с ума, потому что уже и так, и сяк пробовали, а мех не отдают. Мы от всего этого настолько уставали, что было невозможно продолжать.
Сейчас, говорят, хоть какие-то предприятия начали появляться, где можно отшивать, потому что тогда все только начинало формироваться. Вячеслав Михайлович правильно говорил: «Зачем тебе туда? Ты там с ума сойдешь». Так оно и оказалось.
Но там постоянно возникали проблемы: то на таможне меха зависли, и мой директор сходил с ума, потому что уже и так, и сяк пробовали, а мех не отдают. Мы от всего этого настолько уставали, что было невозможно продолжать.
Людмила: А про мех можете рассказать? Когда вы начали с ним работать?
Андрей: Я начал с ним работать в 2002 году, когда съездил в Saga Furs.
Светлана: Как раз они организовывали эти поездки?
Андрей: Да. Я помню, что был в группе с Nina Donis. Мы там две недели учились работать с мехом. Я обалдел от этих технологий. А поначалу еще ходил и думал: зачем они все это нам бесплатно показывают и обучают? А потом понял: они подсадили нас на такой шприц, что когда я вернулся обратно, ни о чем другом думать не мог, кроме как о мехе.
Мы начали с лисиц, потом перешли на норку, а потом я нашел хороший канал с баргузином — мы закупали его на аукционах в Дании. Тогда и узнал историю этого меха — это соболь, которого выращивают у нас, но отправляют на выделку туда, потому что у нас нет технологий обработки.
Людмила: А вы продавали и здесь и за рубежом?
Андрей: Нет, продавали мы только здесь, хотя я пытался за рубежом: даже открывали с одной итальянской фирмой магазин в Милане. На первом этаже находилась их обувь, а на втором — мой мех и другие вещи. Место было очень хорошее, прямо на Виа Монтенаполеоне [Прим. АРМ: одна из центральных улиц Милана, проходит сквозь Квартал моды], среди бутиков. Но там как-то все очень быстро закончилось. Кажется, у них возникли проблемы с муниципалитетом.
Светлана: А в каком году это было?
Андрей: 2005, по-моему.
Людмила: Помимо конкурса Ламановой, вы участвовали в других конкурсах?
Андрей: По-моему, это был единственный конкурс, потом все быстро закрутилось.
Людмила: А в неделях моды?
Андрей: Да, сначала была Неделя высокой моды, потом я показывал коллекции на неделе, которую делал Витя Соловьев, она называлась Российская неделя Prêt-à-porter. Потом Неделя высокой моды организовала в Гостином дворе Неделю моды в Москве, и я перешел к ним.
Андрей: Потом появилась Mercedez-Benz Fashion Week. Постепенно начались конфликты, кто где должен показываться. Я решил остаться с одной неделей — той, что в Гостином дворе. Когда Вити [Прим. АРМ: Владимира Соловьева, одного из основателей Российской недели моды Pret-a-porter] не стало, я сотрудничал только с ними и больше никуда не бегал.
Постепенно начались конфликты, кто где должен показываться. Я решил остаться с одной неделей — той, что в Гостином дворе. Когда Вити не стало, я сотрудничал только с ними и больше никуда не бегал.
Людмила: Можете рассказать про тусовки в вашем особняке?
Андрей: Я получил особняк в 1996 году, но тогда он был в плохом состоянии и требовал капитального ремонта, так что сначала я два года делал там ремонт. Первые какие-то веселые события начали проходить в 1998 году. Но это были такие квартирники: под гитару, что-то попеть, шашлыки. У особняка был двор, и туда можно было выходить когда угодно — ночью или днем, чужих там не было. Мы готовили шашлыки, у меня стояли зонтики, поленницы дров. В общем, прямо в центре Москвы, на Арбате, мы жили прекрасно. Два этажа, камин, шесть метров потолки — и чего там только не было.
Потом был перерыв — где-то до 2004 года там ничего не происходило. В 2005-м я вдруг подумал: а что это у меня помещение стоит, пропадает? Я предложил Анне Джексон-Стивенс и Виктору Мызникову (они издавали тогда журнал Coast и делали всяческие вечеринки) свой особняк, и хорошо помню первую организованную ими вечеринку в мае.
Всем так понравилось, что мы каждую пятницу начали устраивать мероприятия в моей студии по разным поводам: свадьбы, дни рождения и концерты.
Андрей: Сын Гарика Сукачева снимал там свое кино — я просто отдал ему особняк на неделю как павильон. Сам Гарик снял себе три клипа, Александр Скляр и Сергей Галанин тоже снимали там клипы. Сергей всегда говорил: «Ребята, давайте соберемся, выпьем и заодно клип снимем».
Людмила:А показы там какие-то были?
Андрей: Я тогда уже модой не занимался, так что показов там не было. Там проходили поэтические вечера, репетиции спектаклей. Даже проводились мини-спектакли, я специально сценический свет повесил.
Людмила: А студия еще ваша?
Андрей: Нет, уже два года как нет.
Людмила: Вы говорили, что в глянце особенно не участвовали. А как складывались отношения с такими альтернативными журналами, как «Птюч»?
Андрей: Помню, даже на обложку «Птюча» меня снимали с кучей каких-то часов. Я всегда больше к андеграунду склонялся. Когда попал в гламур…
Людмила: То быстро потеряли интерес.
Андрей: Да, не очень понимал, что там делать. Приходилось жить по этим законам, но я был более радикальным, все же начинал вместе с Бартеневым, Петлюрой.
Андрей: Меня спасал театр и кино. В 2006 году Гарик позвал меня снимать «Дом солнца». Я делал костюмы для главных героев и разрабатывал стилистику картины.
В 2006 году Гарик позвал меня снимать «Дом солнца». Я делал костюмы для главных героев и разрабатывал стилистику картины.
Андрей: Это меня затянуло настолько, что я ушел в кино. Я поэтому и не появлялся практически в студии бренда. Там мой директор сходил с ума, коллектив разваливался. А я говорю, ну вот разваливается — и хорошо. Я больше ничего не хочу. Последней моей клиенткой была Алла Пугачева. До самого последнего момента я не мог ее бросить, и мы как-то прикипели друг к другу за пять лет.
Людмила: А ей вы делали повседневную или сценическую одежду?
Андрей: В основном делал повседневную одежду, сценической меньше.
В 2008 году я ушел из моды и оказался на распутье: не знал, чем заниматься. У меня был театр, живопись и мода. Потом еще добавилось кино. Мне очень хотелось заниматься живописью, но я не знал как — была студия, краски, но я не мог два года себя заставить начать что-то делать. Постепенно маховик раскрутился, все начало складываться.
Были выставки по всему миру — в Европе, в Америке. В 2014 году на Sotheby’s продалась моя работа — это был Sotheby’s New York, самый высокий уровень [Прим. АРМ: картина Андрея «Розовая обнажённая» была продана на торгах Sotheby’s contemporary art day в два с половиной раза превысив эстимейт. (53. 000 $)].
Андрей: Моя работа продавалась среди Баскии и Уорхола. Правда, у меня был шестисот-какой-то лот, но все равно в один торговый день ее продали. Дебют был успешный. Через месяц я участвовал в аукционе Phillips в Лондоне, потом в двух аукционах Christie’s. Такой аукционный год был, и все продавалось.
Людмила: А в России?
Андрей: В России ко мне как-то не было особого интереса, честно говоря, да и никто меня особо тут не ждал. Я дружу со многими галеристами, но я никогда по-настоящему не вписывался ни в мир моды ни в мир искусства. Все говорят: «Андрей, ты хороший парень, но у нас свои художники, которых мы растим годами.». А я просто свалился из ниоткуда. Поэтому я всегда старался делать все независимо. Если что-то делал в Москве, то это были независимые проекты, за которые я сам брался без участия галерей. У меня была галерея в Нью-Йорке, которая долго меня курировала. Это была единственная галерея в мире, с которой я сотрудничал. В остальном я всегда был сам по себе. Это меня больше привлекало: сам за все отвечаешь, можешь делать ошибки, но винишь только себя.
В остальном я всегда был сам по себе. Это меня больше привлекало: сам за все отвечаешь, можешь делать ошибки, но винишь только себя.
Андрей: В 2017 году я решил отметить десятилетие ухода из моды показом коллекции «И пришел Фортинбрас» в рамках «Недели моды в Москве. Сделано в России». Тогда я очень увлекался Шекспиром, «Гамлета» перечитывал во всех переводах. В ней было очень много панковского, потому что Средневековье и панк — братья-близнецы — многое перекликается и по форме, и по содержанию.
За 10 лет поменялось многое, и меня уже подзабыли. Если раньше на показ я легко собирал две тысячи зрителей, то в 2017 на показе были свободные места. Понял это по ощущениям на кончиках пальцев: другие люди, сменилось поколение тех, кто работает в моде, пишет о ней и пытается разобраться. Я опять вошел в эту воду и мне даже там понравилось. Подумал — раз в 10 лет можно себе позволить [смеется].
Людмила: То есть сейчас вы заняты в основном в театре?
Андрей: Да, сейчас много работаю в театре и, надеюсь, это будет продолжаться. Театр — это такая отдушина. Такого театра, как в России, нет нигде и, наверное, долго не будет. Я поездил, посмотрел. Есть всякие, но такого, как у нас — нет.
Читайте другие материалы архива ↓
Об истории российского дизайна одежды, событиях проекта и другие интервью читайте в телеграм-канале проекта Архив российской моды / АРМ по ссылке t.me/rfa_media
