Киборг выходит на прогулку
IV
Шаг… и реальность трескается, как старая плитка под ногой. Подошва входит в контакт с асфальтом, пальцы скользят по экрану. Телесный импульс и цифровой сигнал связываются в общий ритм. Киборг не просто перемещается по улицам: он проходит через точку встречи телесности и алгоритма, где движение постоянно огибает невидимые цифровые каркасы.
В этом противоречии формируется субъектность — не заданная заранее, а возникающая из трения, ошибок, несоответствий.
Мы покидаем спекулятивные лабиринты третьей главы, где объекты оставались недоступны в своей глубине — контингентность Мейяссу, не-локальность Мортона, скрытые ядра Хармана.
Теперь движение идёт к постгуманистическому фокусу: от онтологии изолированности — к этике переплетений. От вопроса о сущности объектов — к вопросу о том, как они входят в наши траектории и преобразуют их. Как прогулка, древняя телесная практика познания, становится пространством, где цифровой интерфейс становится активным участником восприятия.
Гибридные тела
Киборг не материализуется в стерильной лаборатории. Он появляется в хаосе городской повседневности. Тело, пропитанное потом от долгой ходьбы, сжимает в ладонях устройство, алгоритмы которого переплетаются с ритмом движения.
Донна Харауэй в своём манифесте «Манифест киборгов» (2016) предлагает фигуру киборга не как эволюционный скачок или монстра Франкенштейна, а как ироничного композита — фигуру, которая деконструирует бинарные миры.
Киборг у Харауэй не стирает границы, а формирует сетевую онтологию, где природа, культура, тело и машина взаимодействуют. Он не выступает как герой трансгуманистических фантазий о бессмертии, а как фигура на границе реальностей, где идентичность определяется альянсами, солидарностями и конфликтами.
«Киборг — это сгущённый образ воображения и материальной реальности одновременно; два центра, объединённые таким образом, структурируют возможность исторической трансформации»
— Донна Харауэй, Манифест киборгов
В своей поздней работе «Оставаясь со смутой. Заводить сородичей в Хтулуцене» (2016) Харауэй углубляется, вводя императив «оставайся с неприятностью». Он призывает не избегать диссонанса, возникающего, когда алгоритм меняет ход размышлений, а тело ощущает разрыв между интуицией и данными. Вместо этого следует задержаться в этом моменте и позволить фрикциям выявить новые связи и формы реакции.
Харауэй расширяет понятие «trouble» далеко за пределы киборга, обращаясь к экологическим и межвидовым отношениям. Однако её идея «оставаться в неприятности» откликается и в цифровом контексте, если рассматривать алгоритмические сбои, навязанные маршруты или интерфейсные фрикции как моменты, где возникает возможность для переосмысления связей.
Элейн Ган для выставки «Свалка!», 2015
В этом смысле её призыв «Make kin not babies!» можно понимать шире: «кин» становится фигурой для любых отношений взаимозависимости — не только между людьми или видами, но и между пользователями, технологиями, городскими потоками и теми средами, которые формируют наше действие.
Децентрализованный художник-ИИ Botto на выставке «p5» в галерее SOLOS (Solana, 2024)
Этот проект — живая система взаимного порождения, материализующая идею «кина». Каждую неделю ИИ (развиваемый командой, включая Марио Клингеманна) создает множество работ, а децентрализованное сообщество владельцев токенов голосует за наиболее эстетически значимые. Выбранное произведение продается как NFT, а обратная связь от сообщества непосредственно обучает ИИ, формируя его будущее творчество.
Botto — Algorithmic Evolution, 2025
Как отмечают кураторы, это создает «цикл обратной связи», где искусство рождается в гибридном пространстве между машинной генерацией и коллективным человеческим кураторством. Здесь «кин» — это сам этот симбиотический контур: ни алгоритм, ни сообщество не обладают автономным авторством. Вместо этого они образуют родственную сеть (kin network), где эстетика, ценность и смысл постоянно со-создаются через отношения взаимной зависимости и обучения.
Botto — Algorithmic Evolution, 2025
Botto — Algorithmic Evolution, 2025
Франческа Феррандо в книге «Философский постгуманизм» (2019) развивает эту онтологическую рамку, определяя постгуманизм как разрыв с двумя наследиями прошлого:
• Традиционный гуманизм, основанный на ренессансной идее автономного, рационального субъекта, отделённого от природы, животных и техники (отголосок картезианского дуализма тела и разума, обсуждённого в первой главе).
• Трансгуманизм, где технологии служат инструментом усиления человеческих возможностей, но антропоцентризм остаётся неизменным: человек по-прежнему занимает центральное, привилегированное положение.
Эволюция субъекта: от Гуманизма к Постгуманизму
Постгуманизм Феррандо предлагает поворот: субъект мыслится как сопричастное существо, всегда вписанное в сети нечеловеческого, включая экосистемы, животных, алгоритмы и объекты, в которых границы размыты взаимозависимостями. В этой перспективе перекрёстность (intersectionality) выступает ключевой аналитической рамкой — телесность пересекается с гендером, экологией, техникой и социальными структурами, формируя этику множественности, в которой уязвимость становится ресурсом связи и трансформации.
«Постгуманизм — это философская перспектива, которая ставит под вопрос антропоцентрический фокус гуманизма и его бинарные различения между человеческим и нечеловеческим, природой и культурой, телом и разумом»
— Франческа Феррандо, Философский постгуманизм
Линн Рэндольф — серия «Catastrophic Change»
Эти работы становятся визуальной манифестацией тезиса Феррандо. На полотнах Рэндольф не существует автономного субъекта: её герои — это узлы в гибридной сети, чьи тела буквально сплетены, проращены и сращены с экосистемами (медузами, кораллами), технологическими артефактами (схемами, датчиками) и политическими метафорами.
Это — прямой отказ от двух наследий. Здесь нет ни изолированного гуманистического «Я», ни трансгуманистического апгрейда для усиления человеческого превосходства. Только сопричастность.
Линн Рэндольф — серия «Catastrophic Change», 2019
Линн Рэндольф — серия «Catastrophic Change», 2019
Линн Рэндольф — серия «Catastrophic Change», 2019
То, что ещё недавно казалось автономным и отчуждённым, теперь выступает как приглашение к со-действию: объекты становятся участниками гибридных прогулок, где некогда угрожающие подменой алгоритмы (как в Emissaries Яна Чэна) вступают в альянсы.
Такая прогулка превращается в лабораторию сопричастности, где каждый шаг отражает совместное бытие. Мышление в этом контексте перестаёт быть функцией человеческого доминирования над техникой и возникает из их взаимного переплетения, формируя новую топологию распределённого и гибридного познания.
Кочевники восприятия
Субъект не следует рассматривать как фиксированную идентичность, а как подвижную структуру, взаимодействующую с материалами, кодами и практиками, где каждая ситуация формирует новую конфигурацию, а путь — процесс постоянного изменения.
Рози Брайдотти в «Постчеловек» (2013) описывает номадический субъект как подвижный: идентичность формируется через взаимодействие тел, технологий, пространств и аффектов, где стабильность носит условный характер, а способность к трансгрессии и адаптации является ключевой.
«Постчеловеческий номадический субъект материален и виталистичен, имеет телесное воплощение и помещен в конкретные обстоятельства — он неизбежно где-то находится, согласно радикальной имманентности „политики локальности“»
— Рози Брайдотти, Постчеловек
Рони Хорн — The Selected Gifts, 1974-2015
Рони Хорн — The Selected Gifts, 1974-2015 Архив подаренных книг с надписями. Субъект как совокупность следов, оставленных другими: идентичность формируется внешними связями, не внутренней сущностью.
Рони Хорн — The Selected Gifts, 1974-2015
В контексте прогулки и движения номадизм проявляется в полной мере, превращаясь в метафору и практику одновременно: тело перемещается между физической средой и цифровыми интерфейсами, формируя композит из ритмов, сигналов и поворотов, где каждый шаг отражает взаимодействие с окружающей средой. Мысль перемещается между телесными ощущениями и алгоритмическими подсказками, а субъектность возникает в диалоге с окружающей средой.
«Номадизм — это не характеристика, а фигура мысли, путеводная метафора, которая позволяет мыслить субъектность как подвижную, реляционную и инклюзивную»
— Рози Брайдотти, Постчеловек
Философски номадизм Брайдотти связывает постгуманизм Харауэй и Феррандо с интра-акцией Барад. Кочевание здесь рассматривается не как изолированное движение, а как поля взаимодействий, где объекты становятся со-участниками. Воплощённое мышление первой главы оживает в динамике перемещения и соединяется с распределённым мышлением второй главы, где внешние акторы функционируют как узлы сети.
Machine with Wishbone, 1995/2000 Механизм, бесконечно перемалывающий кость. Номадизм здесь: движение как необратимый процесс превращения, где путь — это сама тотальная трансформация материи.
Визуально номадизм проявляется в эфемерных инсталляциях, подобных кинетическим скульптурам Артура Гансона — будь то механизм, вечно перемалывающий кость («Machine with Wishbone»), или детский стульчик, бесцельно бредущий по полу («Cory’s Yellow Chair»). Эти структуры, где движение замыкается в цикл бесцельного жеста, материализуют флюидность субъектности, подчёркивая, что становление — это не прогресс, а перманентное отклонение.
Cory’s Yellow Chair, 1997 Детский стульчик, неуклюже «бредущий» по полу. Его движение — номадическое отклонение: бесцельное, телесное, превращающее вещь в существо упорного, бесцельного становления.
Сцены совместного возникновения
Агенты в момент взаимодействия не просто сталкиваются, как в механистической модели. Их поведение формируется в процессе взаимного влияния, где границы между ними смещаются и возникает совместное действие.
Карен Барад в «Встреча со Вселенной на полпути» (2007) и «Постгуманистическая перформативность» (2003) вводит понятие интра-акции. В отличие от традиционной интер-акции, где сущности предсуществуют как возникающих в процессе взаимодействия, в практиках, где границы между субъектом и объектом размываются и формируется перформативная реальность.
Фурухаши Тейджи — Lovers
Интерактивная инсталляция, где проекции тел и теней возникают в интра-акции с зрителем, размывая границы между субъектом и объектом, иллюстрируя перформативность Барад в движении и взаимодействии.
Фурухаши Тейджи — Lovers, 1994
Мир предстает как перформативная сеть событий: события не «случаются» по предопределённому сценарию, а разыгрываются, раскрывая агентность не как присущую черту, а как реляционную динамику. Динамику, в которой каждое пересечение открывает новые возможности и ограничения.
«Интра-акция утверждает, что различимые агенции не предшествуют интра-акции, но возникают благодаря ей»
— Карен Барад, Навстречу Вселенной: квантовая физика и запутанность материи и значения
В практике движения эта интра-акция проявляется как переплетение телесных и средовых реакций: тело откликается на среду, корректируя траектории движения и взаимодействуя с объектами и сигналами, а мышление формируется как следствие этой динамики. Столкновения при этом не воспринимаются как случайные помехи, а становятся генераторами новых конфигураций. Этот процесс резонирует с идеей интеробъективности Мортона и создает пространство для непредсказуемых форм знания и восприятия.
«Мы познаём не находясь вне мира; мы знаем, потому что принадлежим миру»
— Карен Барад, Навстречу Вселенной: квантовая физика и запутанность материи и значения
Динамика интра-акций Барад органично перекликается с метафорой кочевания, развитой Рози Брайдотти. Становление происходит перформативно, в движении, где диссонансы становятся семенами альтернативных миров. Императив Харауэй «оставайся с неприятностью» проявляется здесь как этика внимания к фрикциям — к моментам напряжения и несоответствия, которые открывают новые возможности для восприятия и действия.
Эрвин Вурм — серия «One Minute Sculptures», 1996-2025
Эрвин Вурм — серия «One Minute Sculptures»
В этих работах зрители по инструкции художника вступают в кратковременные, абсурдные взаимоотношения с обычными предметами. «Интра-акция» здесь заключена в том, что агент (тело) и «нечеловеческий» партнёр (объект) совместно, в движении, создают временную, нестабильную скульптуру.
Эрвин Вурм — серия «One Minute Sculptures», 1996-2025
Диссонанс и «неприятность» физического усилия, неловкости и абсурда становятся «семенами» нового телесного опыта. Внимание направлено на напряжение между телом и стулом, на усилие равновесия, из которого рождается мимолётный, альтернативный способ бытия-в-мире.
Эрвин Вурм — серия «One Minute Sculptures», 1996-2025
Пульс плоти, ритмы кода
Знание не существует как абстрактный монолит, оторванный от тела и среды. Оно одновременно живёт в телесных ощущениях и циркулирует в цифровых потоках. Их взаимодействие перестраивает ландшафт мышления, превращая его в гибридный рельеф.
Кэтрин Хейлз в своей работе «Как мы стали постлюдьми» (1999) различает два типа знания:
• Воплощённое знание (embodied) — укоренённое в телесных интенсивностях, с их хаотичными ритмами дыхания, шагов и ощущений, где смысл рождается из материальной динамики.
• Вычислимое знание (informational) — абстрактное, циркулирующее в потоках данных, оторванное от конкретной материи и способное к бесконечному копированию и манипуляции.
Воплощённое знание: 1. Катание на велосипеде — баланс хранится в теле, не в словах. 2. Эмоции по невербалике — тело мгновенно считывает их до слов.
Вычислимое знание: 1. Машинное обучение — профили и веса нейросетей живут как чистая информация. 2. Google Maps — маршрут превращён в данные и координаты.
Цифровые системы перераспределяют эти слои: алгоритмы берут на себя аналитические операции, оставляя телу аффективные аспекты, но при этом переписывая их логику. Познание становится гибридным процессом, где подмена проявляется как трансформация.
В практическом опыте это напряжение ощущается на каждом шаге: движение тела — воплощённый импульс, насыщенный телесной интуицией и аффектами; маршрут — вычислимый каркас, структурированный данными и инструкциями. Их взаимодействие создает знание, в котором тело сохраняет свой голос, а цифровые структуры расширяют чувственный опыт.
«Стирание телесности — черта, общая как для либерального гуманистического субъекта, так и для кибернетического постчеловека»
— Кэтрин Хейлз, Как мы стали постлюдьми
С философской точки зрения, эта идея сочетает концепцию интра-акции у Карен Барад с процессом индивидуации у Жильбера Симондона. Телесность и вычисление формируют друг друга в процессе становления, где замена одного другим превращается в трансформацию. Гиперобъекты Тимоти Мортона действуют как «липкие» посредники между телом и информацией, связывает теорию с более широкими концепциями постгуманизма.
Стеларк — Ping Body, 1996
Стеларк — Ping Body
Перформанс, где тело артиста управляется интернет-сигналами, демонстрируя переплетение воплощённости и вычислимости Хейлз, где цифровые данные подменяют телесные импульсы в реальном времени.
Стеларк — Ping Body, 1996
Все эти идеи проявляются в повседневной практике. Записывая движения тела, пульс и реакции алгоритмов, можно восстановить процесс интра-акции и смешанного познания, сделать его видимым и понятным. Телесное и цифровое знание сплетаются в реальном времени, образуя живой процесс, который можно наблюдать и анализировать. Через такой опыт реализуются этические обязательства в действии.
«Воплощённое знание — это не просто информация, поддающаяся абстрагированию от контекста; оно неотделимо от тех форм, в которых осуществлено»
— Кэтрин Хейлз, Как мы стали постлюдьми
Технические семена и среды становления
Технологические объекты развиваются как живые сущности в сети отношений с людьми, окружающей средой и другими объектами. Их формы и функции раскрываются постепенно, словно росток, пробивающийся сквозь плотный слой почвы: каждая связь, каждый отклик среды или пользователя формируют их сущность и открывают новые возможности.
Жильбер Симондон в «О способе существования технических объектов» (2017) описывает этот процесс как онтологический рост. Согласно его словам, устройство никогда не является «завершенным» с момента своего создания: оно развивается в диалоге с контекстом, обретая свою онтологию через отношения с внешним окружением, людьми и другими объектами. Симондон подчёркивает, что:
«На индустриальной стадии объект достигает своей целостности, и теперь именно система потребностей оказывается менее согласованной, чем система объекта»
— Жильбер Симондон, О способе существования технических объектов
Переход от изолированного устройства к элементу техносоциальной системы
Симондон также вводит понятие метастабильности — состояние открытого потенциала, которое позволяет техническому существу сохранять гибкость, адаптироваться к новым обстоятельствам и трансформироваться, превращаясь из пассивного инструмента в активного участника процесса.
Метастабильность характеризует не только технические объекты: она отражает способность любой системы сохранять динамическое равновесие, быть открытой к изменениям и формироваться в потоке отношений.
Такая перспектива отражает витализм, который Брайдотти приписывает всему живому и кочевому, где сущность объекта формируется в потоке отношений и взаимодействий.
«Технический объект существует как система метастабильности — состояние равновесия, открытое для изменений и эволюции»
— Жильбер Симондон, О способе существования технических объектов
Тело в кажущейся статике проявляет метастабильность, когда начинает движение: оно меняет режимы, адаптируется к обстоятельствам и трансформируется, становясь активным участником процесса.
В этом ключе технические объекты перестают быть лишь продолжением человеческого намерения. Она становится субъектом взаимодействия, узлом в сети отношений, где каждый элемент, будь то устройство, сенсор или объект среды, оказывает влияние и одновременно подвергается трансформации.
Процесс индивидуации, как подчёркивает Симондон, не сводится к приданию устройству готовой функциональности: это сложная динамика, где материальное, социальное и дискурсивное переплетаются. Через эти отношения устройство обретает внутреннюю когерентность, развивает способность к гибкой адаптации и формирует собственную «логическую жизнь».
SAM (Sound Activated Mobile), «Senster» — робот‑скульптура, которая «оживает» в ответ на движение и звуки, демонстрируя метастабильность и способность технического объекта к адаптации и взаимодействию.
«Индивидуация — это не простой результат детерминистской причинности, а разрешение прединдивидуального метастабильного поля»
— Жильбер Симондон, О способе существования технических объектов
Хотя технологические объекты развивают определенную автономию, это не подразумевает полного отделения от людей. Эта автономия выражается в их способности инициировать новые взаимодействия, предлагать непредвиденные ответы и влиять на процесс совместного становления. Взаимодействие человека и техники становится диалогом: каждый объект участвует в co-формировании знаний и действий, а человеческий опыт обогащается через эти реляционные связи.
Как отмечают интерпретаторы Симондона, объект становится «открытой машиной» и участвует в «быть‑с‑машиной» вместе с человеком: «the technical object is a relation and a being-with». В этой диалоговой динамике трансформация определяется как взаимное обогащение, где техника и человек развиваются совместно.
Кен Ринальдо — The Flock
The Flock — ансамбль интерактивных роботов‑скульптур, которые реагируют на движения и звуки людей и «общаются» между собой. Их коллективное поведение создаёт динамическую среду, где техника проявляет автономию, предлагает непредвиденные реакции и активно участвует в co‑формировании опыта зрителей.
Кен Ринальдо — The Flock, 1994
Проект демонстрирует, что технический объект перестаёт быть просто инструментом и становится участником процесса, трансформируясь вместе с человеком и окружением.
Кен Ринальдо — The Flock, 1994
Теория индивидуации у Симондона также усиливает идеи Хейлз о воплощённом и цифровом знании. Технический объект становится активным узлом постгуманистической сети, где переплетение телесного и информационного задает новые формы познания. Граница между субъектом и объектом размывается: устройство уже не просто пассивная машина, а партнер в совместном действии, где каждая его трансформация отражает сложное взаимодействие материального, социального и информационного.
Важно отметить, что Симондон также подчёркивает сетевой характер технической реальности: объект формирует новые связи и при этом сам преобразуется, подчиняясь контексту, в котором существует. Каждое обращение к нему становится моментом эволюции, в котором механизмы, сенсоры и алгоритмы вступают в диалог с телесностью и окружающей средой. В этом смысле открываются новые гибридные формы действия и знания, где техника участвует в co-формировании опыта и открытии новых перспектив.
«Индивидуация — это процесс, в ходе которого технический объект достигает своей целостности и функциональности через отношения»
— Жильбер Симондон, О способе существования технических объектов
Таким образом, технический объект предстает как динамическая и реляционная сущность, глубоко вовлечённая в процессы становления и познания. Его трансформации отражают переплетение материального, социального и информационного, раскрывая потенциал совместного становления и подчеркивая, что взаимодействие с техникой — это всегда процесс, а не предопределённый результат. Технологии не просто подчиняется человеку, они со-становится вместе с ним, открывая новые горизонты для опыта, знания и действия.
Сугвен Чунг — Assembly Lines
Assembly Lines — художественный проект художницы и исследовательницы Сугвен Чунг, в котором человек и роботы совместно создают визуальные произведения. Машины реагируют на движения и жесты художника, интерпретируют её сигналы и вместе с ней «рисуют» на холсте. В процессе создаётся уникальное взаимодействие: техника проявляет автономию, предлагает неожиданные визуальные решения и становится полноценным партнёром в творческом процессе.
Сугвен Чунг — Assembly Lines, 2022
Эта работа иллюстрирует идею, что технический объект не ограничивается заранее запрограммированной функцией и не является просто инструментом. Роботы в Assembly Lines активно участвуют в co‑формировании произведения, взаимодействуют друг с другом и с человеком, создавая динамическую, реляционную среду.
Сугвен Чунг — Assembly Lines, 2022
Проект показывает, что граница между человеком и машиной может размываться, а техника способна к адаптивности, диалоговости и совместному становлению опыта, что полностью коррелирует с философией Симондона о техническом объекте как «узле в сети отношений» и «открытой машине».
Сугвен Чунг — Assembly Lines, 2022
Импровизации с нечеловеческим
Взаимодействие человека с машинами разворачивается с объектами, которые уже не являются пассивными инструментами, а проявляют собственное становление и динамику (как обсуждалось в подглаве о технике). Каждый объект несёт в себе потенциал трансформации, участвует в процессе совместного создания действий и знаний, становясь активным узлом в сети отношений. Это превращает взаимодействие в диалог между живыми, реляционными системами, где каждое движение человека откликается на действия машины, а сама машина реагирует на контекст и события окружающей среды.
«Планы служат ресурсами для ситуативных действий, но ни в коем случае не предопределяют их ход»
— Люси Сачман, Реконфигурации отношений человек–машина: планы и ситуативные действия
План использования техники — лишь ресурс. Реальное выступление — это череда ситуаций (сбои, реакция зала), где план перестаёт работать, а действие рождается в импровизации здесь и сейчас.
Люси Сачман в своём исследовании «Реконфигурации отношений человек–машина: планы и ситуативные действия» (2006) подчёркивает, что истинное взаимодействие возникает ситуативно, в «полевых» сценариях, где дизайн задаёт лишь отправную точку, а подлинная реконфигурация проявляется в самом процессе действия.
Технологии при этом не нейтральны: они формируют контекст и одновременно трансформируются им. Это не лабораторные эксперименты с контролируемыми переменными, а динамическая сеть влияний, шумов, аффектов и непредсказуемостей, где каждый момент уникален, а любое действие становится актом совместного становления.
Изучая неочевидную ошибку, пользователь использует инструкцию лишь как один из ресурсов в живой, ситуативной практике. Знание рождается в диалоге с машиной, а не следует заранее заданному сценарию.
Вместо простого выполнения команд, человек и машина становятся партнёрами, совместно создавая действие. Это и есть тот «полевой» сценарий взаимодействия, про который говорит Люси Сачман.
В такой перспективе взаимодействие перестаёт быть простой передачей команд от человека к машине. Оно превращается в диалог, где устройства становятся активными партнёрами, а каждая корректировка и отклонение — новым вариантом совместного формирования практики. Реконфигурация здесь не означает заранее спроектированный результат, она возникает как непрерывная ко-продукция человеческих и нечеловеческих агентств:
«Реконфигурации происходят через постоянное и ситуативное совместное взаимодействие человеческих и нечеловеческих акторов»
— Люси Сачман, Реконфигурации отношений человек–машина: планы и ситуативные действия
Практика человека и машины в реальной среде позволяет увидеть, как технологии становятся посредниками в создании знания и опыта. Она раскрывает этическую и эпистемологическую сторону работы с инструментами: технологии не просто выполняют функции, но формируют, направляют и ограничивают действия, одновременно обучаясь и адаптируясь к телесным и социальным контекстам. Каждое взаимодействие открывает пространство для новых возможностей, выявляя потенциал непредвиденного, случайного и творческого.
Крис Милк — Предательство Санктуария
Проект «Предательство Санктуария» (2012) интерактивного художника Криса Милка является наглядной и поэтичной иллюстрацией принципов ко-продукции человека и машины. Он был создан для биеннале искусств в Сан-Франциско и представляет собой трёхчастную инсталляцию, исследующую темы рождения, смерти и трансформации через миф о птицах.
Посетитель встает перед большим экраном, его силуэт в реальном времени проецируется в центре композиции. Взаимодействие разделено на три акта, соответствующие трём экранам. В первой части поднятые руки превращаются в крылья и порождают стаи птиц, во второй — силуэт атакуется и разрывается цифровыми хищниками, а в третьей — человек обретает способность летать, его отражение превращаясь в стаю или косяк рыб при попытке «прикоснуться».
Ключевой момент в том, что здесь нет заранее заданного сценария или анимации; есть лишь сложный движок (использующий камеры Kinect и специально разработанное ПО), который интерпретирует позу, скорость и уникальность жестов каждого участника.
Крис Милк — Предательство Санктуария, 2012
Это одна из метафор ко-продукции: человек своим телом и намерением задаёт исходный импульс, но конечный результат — форма существ, траектория их движения, момент трансформации — рождается в реальном времени в диалоге с алгоритмом. Знание о том, «что происходит» и «что возможно», не содержится в отдельности ни в человеке, ни в машине. Оно возникает только в их интра-акции — едином, неразделимом процессе взаимодействия.
Крис Милк — Предательство Санктуария, 2012
Технология здесь направляет и формирует действие (подсказывая жесты через визуальную обратную связь), и при этом сама адаптируется к неповторимой пластике каждого участника. Таким образом, проект становится этическим актом — сознательным делегированием части авторства нечеловеческому агенту и принятие непредсказуемого, рождающегося «здесь и сейчас» результата как высшей художественной ценности.
Крис Милк — Предательство Санктуария, 2012
Можно сказать, что с философской точки зрения такие практики взаимодействия завершают мозаику идей предыдущих глав.
От постгуманистических альянсов Харауэй, через номадизм Брайдотти и интра-акции Барад, воплощённое и цифровое знание Хейлз, до индивидуации Симондона: всё сходится в практике реконфигураций.
Спекулятивный реализм перестаёт быть абстрактной концепцией и проявляется в конкретной деятельности. Движение и взаимодействие раскрывают мышление как совместный, гибридный процесс, где человеческое и нечеловеческое взаимно формируют друг друга, создавая новые формы опыта, знания и этической ответственности.
Крис Милк — Предательство Санктуария, 2012
В этом подходе важно признание непредсказуемости и открытости. Результаты не предопределены, а сам процесс взаимодействия становится источником открытий. Технология перестаёт быть нейтральным инструментом или подчинённым объектом. Она участвует в совместном становлении мира, где каждый шаг человека и каждая реакция машины становятся моментами co-формирования, раскрывающими новые горизонты для действий, понимания и опыта.
А дальше…шаги
Эта интерлюдия связывает спекулятивные автономии объектов с постгуманистическими переплетениями. Объекты, когда-то отступающие, теперь включены в мобильное становление. Фрикции становятся источником множественной субъектности. Подмена мышления — его трансформацией через со-бытие.
Киборг на прогулке — ключевая фигура для анализа Duma. Он показывает, как телесность и вычисление формируют единый контур опыта: где движение порождает данные, а данные — корректируют движение. Duma становится инструментом фиксации этих интра-акций: того, как мысль возникает в распределённой сети — между телом, средой, устройством и алгоритмом.
Эта перспектива подготавливает переход к пятой главе. Там теория становится эмпирикой. Движение превращается в метод анализа. Duma — в способ наблюдать, как мысль формируется не вместо нас и не вне нас, а вместе с нами.
